Эта красавица утихомиривает бурчание в брюхе. Который час?

Не получив ответа, он нахлобучивает кепку с козырьком, проверяет талоны в кармане пальто: «Посмотрю, может, раздают? Если да, придется прерваться».

Позвольте закончить акварель. Она нужна мне завтра.

Конрад пожимает плечами. Что за спешка? Завтра нас вроде бы никуда не отправляют…

Он уходит, я остаюсь. Один на один с Вермеером. Я готова перерисовать все открытки. Ничего своего в голове нет.

Весна. Прозрачное розово-голубое небо. Крепостные валы покрыты желтыми коврами одуванчиков. Жаль, нельзя рисовать с детьми на воздухе. Обучение запрещено, и сумасшедший комендант может заподозрить меня в преподавании природоведения.

Мы смотрим и запоминаем, как образуется форма, кругами, тычками. Мы рисуем руками в воздухе. Это смешно. Рисовать с голоса тоже смешно. Хорошо, что я могу хоть чем-нибудь рассмешить не по возрасту серьезных девочек.

Молодые воспитательницы не отходят от детей ни на шаг, я же вольно гуляю по местам, для сего разрешенным.

А вот и мои мальчики! Бегут вприпрыжку: «Тетенька, а когда мы еще будем рисовать?» Другое дело! Еще недавно они брели гуськом, втянув головы в плечи. Маленькие депрессивные старички из Берлина. Их отцы якобы хотели поджечь выставку «Советский рай», за что и были расстреляны. Матерей пощадили. Безумие безответно.

«Я работала с мальчиками из Германии… В свои восемнадцать лет мне было очень сложно справляться с этими недоверчивыми молчунами. А тут их как подменили. Спрашиваю, что случилось? А они мне: “Тут есть тетя, она разрешает рисовать красками все, что хочешь, и мы рисовали, мы ее любим…”

Мне захотелось узнать, что это за тетя, и я пошла в L-410. Я встретилась с Фридл на 10 минут, мы обе спешили. Все дело было в ее глазах. Они излучали свет. Я спросила ее, как мне быть с мальчишками, что-то ведь надо спросить, раз пришла. Фридл ответила: “Приводите их ко мне. Они получают удовольствие от рисования. Удовольствие пробуждает вкус к жизни”».

Сузи Дорфлер забыла сказать главное – она сама начала рисовать, и это стало для нее событием. Она собрала группу молодых воспитательниц. Нашлось много желающих. И это правда.

У меня появилась блистательная ученица, восемнадцатилетняя Эрна. Она работает воспитательницей в L-318, у восьмилетних мальчиков.

«Фридл была моим учителем около двух лет; хотя я не помню точно, как она объявилась в “моем” детском доме, но пришла она по собственной инициативе и пригласила меня и нескольких моих коллег, которые интересовались рисованием, принять участие в занятиях. Сначала мы ходили в ее “студию”, потом она стала проводить еженедельные семинары в комнате, где мы жили с детьми. Несмотря на то что по большей части участниками занятий были “взрослые” (чуть постарше меня), к нам нередко присоединялись и дети. Так или иначе, в рамках наших ежедневных “школьных” занятий я стала передавать моим подопечным мальчишкам то, чему училась у Фридл, используя те же или почти те же методы.

Я всегда любила рисовать (живопись меня привлекала меньше); в числе вещей, взятых в лагерь, были мягкие карандаши. Бумагу, конечно, раздобыть было трудно, но у меня с собой был блокнот для набросков (было бы разумнее вместо него взять побольше еды), кроме того, всегда удавалось “урвать” еще бумаги, рисовали мы на обеих сторонах. Мы делали множество “освобождающих” упражнений – изображали круги и закорючки, давая рукам или ножницам полную свободу. Но больше всего мне нравилось рисовать с натуры лица (у меня все еще хранится много портретов “моих” детей), автопортреты и натюрморты, к каждому из них я делала наброски с разных сторон. Никогда не забуду рисунка с печкой в углу, стулом и палкой – на нем Фридл объясняла приемы композиции, и еще там был маленький дворик с несколькими деревьями – у меня до сих пор хранится эта акварель. Фридл сказала, что стволы деревьев вышли не очень основательно.

Через Фридл мне открылся новый мир, она помогала мне и увлекала меня, она была замечательным, ни на кого не похожим учителем. В Терезине у нее был приятель, художник, чьего имени я не припомню: маленький человечек, любивший писать красивые миниатюрные работы. У него были книжки с репродукциями, одна или две. Несколько раз мы с Фридл ходили к нему; я рисовала с его репродукций (в основном это были экспрессионисты), и они вместе, Фридл и он, учили меня».

Это Конрад. Он еще нам позировал, когда мы учились рисовать человека в очках вполоборота.

«Учеба у Фридл, часы, когда мы вместе рисовали, относятся к излюбленным воспоминаниям моей жизни. Тот факт, что дело происходило в Терезине, еще более обострял это ощущение, хотя в любом другом месте было бы то же самое.

Лишь многим позднее я узнала от Эдит Крамер, с каким количеством личных проблем Фридл приходилось бороться. В то время она излучала спокойствие, глубокое знание и особый взгляд на мир. Она всегда была добра и готова прийти на помощь, всегда оценивала мои усилия намного выше, чем я сама, всегда превращала наши занятия рисованием в большое событие».

Что правда, спокойствие меня не покидает. Насчет «глубокого знания» – чепуха. Ни одной мысли в голове – сплошные цитаты из «Утопии». С утра навязалась вот эта: «Блажен тот, кто, побывав метафорической картиной, пробудился к осмысленному бытию. Через уничтожение дается ему неуничтожимая жизнь».

В шрифтовом варианте слова «уничтожение» и «неуничтожимая» выглядят как арабская вязь, опутавшая готические колоннады. Я до сих пор вижу перед собой не только законченные страницы «Утопии», но и правку. Слова «метафорическая картина» стояли со сдвигом влево, Иттен велел отцентровать. В «осмысленном бытии» увеличить кегль.

Как нам, взрослым, относиться к детям и их творчеству?

Я обвожу буквы жирным карандашом, «увеличиваю кегль». Что дальше? Это не «Утопия» – всего лишь конспект лекции о детском рисунке, которую я собираюсь прочесть на семинаре. Там будут воспитатели всех детских домов, в основном молодые люди, не кончавшие университетов. И нужно донести до них простую мысль о том, что…

…вспышками детского вдохновения, внезапными озарениями не следует дирижировать. Знания, навязанные ребенку без учета его уровня или когда он поглощен другим, ребенок воспринимает как вторжение в его мир и выставляет защиту: пассивность и неадекватное поведение.

Витиевато. Но лучше не останавливаться. Потом поправлю.

Давайте не будем торопиться с окончательными суждениями о форме и содержании. Лучше рассмотрим рисунки с наслаждением и пользой – вглядимся молча, вдумаемся в то, что они в себе несут.

Наши предрассудки и притязания в отношении детских рисунков вытекают по большей части из ложных представлений о самом ребенке и о том, что он имеет сообщить. Взрослые закоренели в своих мнениях об «эстетических ценностях» – они сами когда-то не справились со своими трудностями, просто подавили их в себе под воздействием страха. А теперь хотят как можно быстрей, в массовом порядке, уподобить себе детей! Но так ли уж мы счастливы и удовлетворены собой?