При мажоритарной системе выигравшие объяснения подвергаются критике и проверке, потому что их можно реализовать, не смешивая с наиболее важными требованиями конкурирующих программ. Аналогично, на выигравших политиков ложится исключительная ответственность за выбор, который они делают, поэтому, если их выбор окажется плохим, оправданий у них будет меньше. Если к следующим выборам они будут уже не столь убедительны в глазах избирателей, то, как правило, мало что поможет им удержаться у власти.

При пропорциональной системе небольшие изменения общественного мнения редко имеют какое-либо значение, а власть может легко сместиться в направлении, противоположном общественному мнению. Наибольшее значение имеет перемена мнения лидера третьей по величине партии. Это защищает от устранения из власти путём голосования не только самого этого лидера, но и большинство действующих политиков с их политическими курсами. Чаще их отстраняют из-за потери поддержки внутри собственной партии или из-за изменения альянсов между партиями. Так что в этом отношении пропорциональная система с треском проваливает критерий Поппера. При мажоритарном голосовании всё как раз наоборот. Низкое представительство маленьких партий соответствующее принципу «всё или ничего», делает общий исход голосования чувствительным к небольшим изменениям мнений. Когда правящая партия даже немного теряет в общественном мнении, она, как правило, подвергается реальному риску остаться совершенно без власти.

При пропорциональном распределении присущая системе несправедливость имеет сильную тенденцию сохраняться либо усугубляться со временем. Например, если из большой партии уходит маленькая фракция, то в итоге у неё может быть больше шансов, что её курс будет испробован, чем если бы её сторонники остались в исходной партии. Это приводит к проникновению в законодательный орган небольших партий, что в свою очередь повышает необходимость в коалициях, включая коалиции с ещё меньшими партиями, что ещё больше увеличивает их непропорциональную власть. В Израиле, стране с самой пропорциональной в мире избирательной системой, этот эффект достиг столь серьёзных масштабов, что на момент написания этой книги даже две крупнейшие партии вместе не могут собрать абсолютное большинство. И всё равно при этой системе, которая пожертвовала всеми другими соображениями в пользу якобы справедливой пропорциональности, даже сама пропорциональность достигается не всегда: на выборах 1992 года партии правого крыла в целом набрали большинство голосов избирателей, но большинство мест досталось левым партиям. (Так произошло, потому что большинство малых партий, которые не смогли преодолеть барьер для получения одного места, были правыми.)

Напротив, свойство исправлять ошибки, присущее мажоритарной избирательной системе, уводит от парадоксов, которым система теоретически подвержена, или быстро избавляет от их последствий, если они всё-таки проявляются, поскольку все стимулы действует в обратную сторону. Например, в канадской провинции Манитоба в 1926 году Консервативная партия набрала в два с лишним раза больше голосов, чем любая другая партия, но ей не доставалось ни одного из семнадцати выделенных этой провинции мест. В результате она потеряла власть в национальном парламенте, несмотря на то, что и по всей стране получила больше всего голосов. Но даже в этом редком, крайнем случае непропорциональность представительства двух главных партий в парламенте не была такой уж большой: на среднего избирателя-либерала пришлось в 1,31 раза больше членов парламента, чем на среднего избирателя-консерватора. Что же было дальше? На следующих выборах Консервативная партия снова набрала наибольшее количество голосов по стране, но на этот раз получила в парламенте абсолютное большинство. Общее число набранных ею голосов увеличилось на 3 %, а представительство выросло на 17 % от общего числа мест, и в результате доля мест партий вновь стала приблизительно пропорциональной, и критерий Поппера был торжественно удовлетворён.

Отчасти это обусловлено ещё одной чертой мажоритарной системы, а именно тем, что конкуренты обычно получают очень близкое число голосов, а также тем, что вследствие этого все члены правительства сильно рискуют потерять свои посты. В пропорциональных системах выборы редко бывают столь опасными в обоих смыслах. Зачем отдавать партии с наибольшим числом голосов наибольшее количество мест, если третья по количеству мест партия затем всё равно поставит у власти вторую по величине партию и установит компромиссную платформу, за которую абсолютно никто не голосовал? Мажоритарная избирательная система почти всегда приводит к тому, что небольшое изменение в количестве голосов достаточно сильно влияет (в том же направлении!) на то, кто формирует правительство. Чем более пропорциональна система, тем менее чувствителен состав получающегося в результате правительства и его курсы к изменениям в числе голосов.

К сожалению, существуют политические явления, которые могут нарушать критерий Поппера даже сильнее, чем плохие избирательные системы, например укоренившееся расовое разделение или различные традиции политического насилия. Поэтому приведённое выше обсуждение избирательных систем не имеет своей целью полностью одобрить мажоритарное голосование как единственно верную демократическую систему, подходящую для всех государственных устройств при любых обстоятельствах. Даже сама демократия иногда может оказаться несостоятельной. Но в передовых политических культурах, связанных с традицией Просвещения, первостепенную важность может и должно иметь создание знаний, идея же о том, что представительное правление зависит от пропорционального представительства в законодательном органе, определённо ошибочна.

В системе правления Соединённых Штатов сенат должен быть представительным, но в ином смысле, чем палата представителей: штаты имеют равное представительство в знак признания того, что каждый штат является отдельной политической сущностью со своей собственной характерной политической и правовой традицией. Каждому штату в сенате выделяется два места независимо от численности населения. Из-за того, что население разных штатов сильно отличается (в настоящий момент больше всего людей живёт в Калифорнии — почти в семьдесят раз больше, чем в наименее населённом Вайоминге), распределение мест в сенате сильно отличается от пропорционального численности населения — гораздо сильнее, чем во всех тех методах распределения, столь живо обсуждаемых в отношении палаты представителей. Но всё же, как показывает история, после выборов редко случается так, что сенат и палата представителей контролировались разными партиями. Возникает мысль, что этот грандиозный процесс распределения мест и выборов заключает в себе нечто большее, чем просто «представительство» нации — отражение населения в законодательном органе. Может ли быть так, что процесс решения проблем, поддерживаемый мажоритарной системой голосования, непрерывно меняет варианты, доступные избирателям, а также их предпочтения в отношении к этим вариантам, причём достигает этого путём убеждения? И потому мнения и предпочтения, что бы там ни казалось, сходятся, но не в том смысле, что разногласий становится меньше (ведь решения приводят к новым проблемам), а в смысле создания всё большего объёма общих знаний.

В науке мы не считаем удивительным, что сообщество учёных с различными исходными устремлениями и ожиданиями, постоянно спорящих о своих конкурирующих теориях, постепенно приходят к практически единодушному согласию по непрекращающемуся потоку вопросов (хотя при этом постоянно остаются разногласия). Это неудивительно, потому что в данном случае существуют наблюдаемые факты, которые они могут использовать для проверки своих теорий. Они сходятся друг с другом по любому конкретному вопросу, потому что все сходятся к одной объективной истине. В политике же принято скептически относиться к возможности такого рода совпадения во взглядах.