О том, в какой степени Гитлер уповал на свое красноречие, говорит его намерение в 1936 году самому отправиться в Лигу Наций, созванную в Лондоне после восстановления полного германского суверенитета в Рейнской области. Германию собирались призвать к «ответу». Гитлер думал о том, чтобы лично представить там немецкую точку зрения. Его появление стало бы вопиющим провалом, поскольку, как установил отец, осуждение Германии было определено заранее и означало бы серьезную потерю престижа для рейха и для него лично. Ритор верил, однако, в силу убеждения своей речи, даже перед такой коллегией. Здесь следует еще раз указать на желание Гитлера сразу после прихода к власти встретиться как с британским (Болдуин), так и с французским (Даладье) главами правительств. Он надеялся использовать силу убеждения в смысле соглашения с Западом. С трудом удалось отцу предотвратить намерение Гитлера весной 1941 года вступить в «словесную дуэль» с Рузвельтом[412]. Хевель записал в дневнике 28 мая 1941 года:

«Речь Рузвельта. Слабая, но в пропагандистском плане опасная. Нужно помешать этому человеку, как всегда, безнаказанно переходить черту. Шеф (Риббентроп) у фюрера. Продолжительный разговор на эту тему. Фюрер очень хочет говорить, хотя бы уже потому, что это приносит ему удовольствие[413]. RAM (рейхсминистр иностранных дел) опасается, что словесная дуэль выйдет за рамки плюс плохого приема речи фюрера в США. Разговор заходит в тупик».

Так не ведет себя, можно сказать, ни один «соглашатель»! Свой рецепт успеха во внутриполитической борьбе Гитлер вновь собирается использовать в дипломатической сфере, к отчаянию своего министра иностранных дел, как можно прочесть между строк. Насколько сильно он был уверен в своей способности убедить или «уговорить» и через это мотивировать, настолько нетерпеливым он становился, когда чувствовал, что ожидаемого воздействия на собеседника произвести не удалось. Переговоры с Франко и Молотовым являются фатальными примерами[414].

Гитлера в так называемое «время борьбы», то есть до 1933 года, можно охарактеризовать как партийно-политического рекламного агента первого ранга. Достаточно подумать о коричневом цвете партии — шокирующем цвете, бросавшемся в глаза своим эстетическим уродством, о простом, но броском символе свастики, об ослепительном красном цвете флагов, эскизы которых разрабатывались им самим. Он был очень способным пропагандистом, конечно, для своего времени и в данных обстоятельствах, но с необыкновенным успехом. Такие формулировки, как «общее благо важнее личной пользы», «народное сообщество» или «рабочие умственного и физического труда», являлись легко запоминаемыми и понятными. Они могли быть приняты всеми.

Конечно, Гитлер был демагогом. Это слово означало в древних Афинах «вождь народа». Отрицательный смысл придала этому термину в XIX веке «реакция», олицетворенная Меттернихом, использовавшая его для того, чтобы опорочить видных представителей либерально настроенного среднего класса. Сегодня говорят о «популизме» и под этим понимается то же самое. Естественно, «вождь народа» знал, что люди хотят услышать и узнать, «к чему идет дело». Они нуждались в перспективе, показывавшей, как в будущем все, в конечном итоге, могло бы стать лучше. Гитлер в полной мере обладал фантазией, чтобы формулировать видения будущего. Достаточно вспомнить о его представлении о немецком народе как нации автомобилистов в автомобилях, доступных для каждого, в распоряжении которых должны находиться самые современные дороги. Неоднократно выдвигающееся сегодня утверждение, что автобаны были построены по стратегическим соображениям, является полным абсурдом. Любому танкисту известен большой износ, появлявшийся в то время у бронетехники, когда ей приходилось совершать долгий марш, к тому же по бетонным дорогам. Напротив, следует обвинить Гитлера в том, что, вместо последовательного вооружения, он пустил ограниченные ресурсы рейха на «люкс» автомобильных дорог и иные подобные затеи. То, что после прихода к власти Гитлер занялся реализацией своего видения немецкого народа-автомобилиста, не говорит в пользу его воинственности. Кстати, первые «фольксвагены-кюбельвагены» появились в войсках лишь в ходе войны с Россией. Завод «Фольксваген» не был спроектирован под углом зрения оборонных технологий, можно сказать, необъяснимым образом. При этом «ефрейтор» Гитлер уже в 1925 году описал в своей книге «Майн кампф» видение будущей войны как войны с широким применением моторизованных войск. Несомненно, это не Гитлер изобрел четырехполосный автобан, тот был идеей, рожденной в Веймарской республике, в то время, однако, похороненной в ящике стола из-за отсутствия денег и мужества, как не являлась его собственной и идея использовать в будущей войне самостоятельно оперирующие чисто моторизованные части. Он, однако, реализовал и то и другое[415]. В перспективных идеях, впрочем, никогда не бывает недостатка, трудность всегда заключается в их реализации.

Поприщем Гитлера являлись поначалу, конечно, хорошо подготовленные и последовательно осуществленные, спонтанные акции. Тонкая и вдумчивая систематическая координация современного правительственного и государственного аппарата была ему не по нутру. От этой кропотливой работы над деталями он часто ускользал в монологи в манере провидца; серьезное бремя для руководства Германского рейха в крайне сложной международной ситуации. Однако он избегал делегирования этой задачи «главе правительства», способ, избранный Франко и де Голлем для собственного облегчения. Вероятно, он опасался за свою доминирующую позицию, поскольку, будучи совершенно беспорядочным тружеником, он не обладал системой для того, чтобы дать самостоятельно работающему правительству плановые задания и постоянно контролировать их осуществление, интегрировавшись в необходимую для этого систематику.

В своих провидческих высказываниях он, в понимании сегодняшних «историков», подчас договаривался до рискованных вещей, тем более что зачастую по его выступлениям, даже в небольшом кругу и по важнейшим вопросам, не составлялось авторизованного протокола. Таким образом, были открыты все возможности для неверной и часто намеренно искаженной передачи и интерпретации его аргументации — так называемый «протокол Хоссбаха» является в этом отношении особенно хорошим примером. Этот документ занимает, под неверным обозначением «протокол Хоссбаха», ключевую позицию в послевоенной историографии, находясь в центре «доказательств» против Гитлера в том смысле, что он имел намерение развязать войну. Его автор — тогдашний военный адъютант Гитлера Фридрих Хоссбах, составивший его через пять дней после совещания 5 ноября 1937 года, в котором, кроме Гитлера и Хоссбаха, принимали участие также и Геринг, Бломберг, Нейрат, Фрич и Редер, — он датирован 10 ноября 1937 года. Это, как уже сказано, пять дней спустя. Он составил его не в рейхсканцелярии, а в военном министерстве. Неясно, когда запись была начата и когда завершена. Речь, таким образом, идет не о протоколе, а задним числом по памяти написанном тексте. Ни один из участников не заверил его своей подписью в подтверждение содержания.