Позвольте сказать, что среди нас были и женщины. Целый отряд походных жен прибыл с Войском Сета, тем, что подошло позже всех, когда взошла полная луна. Они были известны как сборище развратников и мужеложцев, это Войско Сета. Пытки, которым до этого времени подвергали пленных хеттов, были ничто по сравнению с тем, что начали выделывать эти свежие отряды, только что присоединившиеся к нам.

В тот день, кроме перехода, они мало чем занимались, и когда узнали от гонцов из Войска Птаха о нашей победе, то залезли в свой обоз с едой и по прибытии были пьяны. Теперь колонны ожидающих стояли около каждой шлюхи, приведенной этими отрядами Сета (которые, между прочим, в качестве платы принялись собирать награбленное у хеттов). Той ночью я увидел больше способов совокупления, чем за целые три мои следующие жизни. Поскольку мужчин было больше, чем женщин, нелишним было, если, разумеется, вас заботила собственная задница, оглянуться — кто стоит за вами. Клянусь, это было позорное зрелище. Эти нубийцы крупные, а среди их мужчин принято пользоваться друг другом, покуда они не разбогатеют достаточно, чтобы взять себе жену. Той ночью горе было тому несчастному египтянину, который ждал своей очереди перед нубийцем, так как очень скоро он оказывался на коленях, хоть и был египтянином. Мы не такой крупный народ. В ту ночь порядочная часть нашей силы перешла к нубийцам и ливийцам — а что взамен? Возможность пустить те немногие оставшиеся стрелы в распутную пещеру шлюхи смешанных кровей? Горячка среди тех костров была такова, что многие не могли дождаться своей очереди поиметь женщину спереди и использовали ее щеки, пока она занималась с другим, так что они превращались в зверя с тремя спинами — змеиная случка. Потом к ее рту пристраивался другой, а еще один — к заднице третьего. Вид у них был хуже, чем у пленных, связанных, как фиги. Другие из тех, кто ожидал, непрестанно кричали: „Быстрей! Быстрей!" Надо всем этим висел запах пота. Казалось, что нюхаешь задницы у половины армии. Достойным супругом был этот запах крови и дыма. Я бы мог говорить об этих действиях как о безобразиях, однако дальше было еще хуже. К тому же я не буду высказывать свое суждение. В конце концов, разве наше слово, обозначающее ночной лагерь, не соответствует одному из наших названий блуда? Могу лишь сказать, что я был частью всего этого и меня это очень возбуждало. Клянусь, если бы не Ночь Свиньи, вы не узнали бы об этом так много. Достаточно сказать, что я и Хер-Ра бродили между лагерных костров и храпящих пьяниц, между любовниками, искателями добычи и любителями падали, даже среди стонов наших раненых — ибо посреди всего этого люди все еще продолжали умирать, в основном наши (хеттов уже не осталось). С отрубленными конечностями и воспаленными животами, они умирали сперва от жажды, а потом от вина, которое им давали. Иногда невозможно было отличить стоны удовольствия от воплей обреченных. Мы с Хер-Ра шли между костров сквозь эти крики. Время от времени лев наваливался на группу совокупляющихся, сжимая, так сказать, их виноградины, и не один из них, уловив носом дыхание льва или увидев жуткий взгляд его глаз (а у Хер-Ра, даже когда он вел себя как котенок, был самый дикий бледно-зеленый глаз, какой только кто-либо видывал), очутившись лицом к лицу с таким зверем, терял свою силу на эту ночь и не на нее одну. Такие испуги разят человека, как меч. Надо сказать, что шлюхи обожали Хер-Ра. Я никогда не видел столь ненасытных женщин, столь грубых, настолько превосходящих нас в своей чистой радости — это их искусство, а не мужчин. Даже в подобном буйстве, когда случалось извергаться гораздо чаще, чем хотел бы, и радости эти походили на смертные муки, даже тогда эти женщины дарили удивительные ощущения. Обыкновенные походные шлюхи с вонючим дыханием, однако я видел, как в моих чреслах открываются ворота в Поля Тростника — эти женщины принимали самые сладкие выстрелы прямо в свою сердцевину. Наверное, все это было из-за крови и горелого мяса. Может быть, Маат снисходит с любовью, когда все давятся дымом. Интересно — сколько военачальников зачинается в подобном лагере?

Но я говорил о горелом мясе. Невозможно представить, какой голод нападает на поле боя. Он гасит голод ваших детородных членов. Я был ненасытен, и Хер-Ра был ненасытен. Вся наша армия была голодна, и, после того как мы съели все, что захватили у хеттов, мы вломились в собственные обозы с едой. Я видел, как в огонь бросали четверти засоленных коровьих туш, затем вытаскивали и разрезали на пригодные для еды куски — одна сторона черная, другая — красная. Потом коровье мясо бросали обратно в костер. Скоро они принялись резать и убитых лошадей.

Притом это был странный голод. Не знаю, за скольких я могу говорить, но вкус каждой разновидности мяса вселял в меня желание попробовать другой его вид. Я не мог насытиться ни говядиной, ни даже кониной, хотя что-то уже было в запахе крови жареного жеребца, что говорило о странных истинах и новых силах. Я просто продолжал есть, чтобы заполнить дыру в своих кишках. Может быть, причиной тому было присутствие льва. Он продолжал тыкаться мордой в раны мертвых, и, пока это все не кончилось, многие из окружавших нас людей стали такими же ненасытными к вкусу мертвечины, — как я могу вам это передать? Идя бок о бок со львом, я почувствовал в нем своего самого лучшего друга на этом поле. Поэтому я смог видеть его мысли так же ясно, как мысли моего Фараона, а у льва, к моему удивлению, был ум. Но вот думал он не словами, а запахами и вкусами, и каждое ощущение разворачивалось перед его глазами новыми картинами. Когда он ел сырую печень мертвеца — я думаю, этот человек был мертв, хоть дрожь прошла по его телу, — Хер-Ра видел нашего Фараона. Судя по тому удовольствию, с которым он жевал, отвага Фараона делала его счастливым — таким же счастливым, как печень храброго воина, которую он поедал. Затем оказалось, что в конечном счете этот покойный не был таким уж храбрым человеком. В горле Хер-Ра появился привкус желчи. Тайная трусость этого воина была подобна грязной вене, пронизавшей его печень.

Я наблюдал, как Хер-Ра отгрызает уши то у одного, то у другого мертвеца, покуда он не находил такие, которые приходились ему по вкусу. Именно тогда я смог увидеть, что, когда он ест, перед ним появляется небо, усеянное звездами, сияющими ярче, чем в нашем небе, наполненном дымом, затянутом туманом и несущимися рваными облаками. Конечно, пока он ел, и на мое сознание снизошло некое благословение, так как я стал понимать, что наши уши — седалище всякого ума и та самая дверь, что ведет в Поля Тростника. Затем Хер-Ра принялся лизать кожу на лбах многих мертвецов. Сосредоточенно и разборчиво он переходил от головы к голове, сопоставляя вкус их солей. Довольно скоро я понял, отчего это занятие доставляет ему такое удовольствие. Дело в том, что при этом перед его глазами возникало видение, которое ему очень нравилось: он видел воина, который бежал в гору, подставив лицо сильному ветру; и действительно, тот человек, которого он наконец выбрал, являл собой олицетворение упорства. Тогда Хер-Ра съел и его мошонку, а затем вгрызся в пах. Мне было достаточно услышать тихое ворчанье Хер-Ра. Я понял, что он выбрал этого воина как совершенное местопребывание мужской силы.

Я должен сказать вам больше. До того как ночь кончилась, я тоже не отказал себе в удовольствии попробовать мясо человеческой конечности, поджаренной на огне, ощутил его вкус и понял, что радости каннибала будут в эту ночь и моими. Достаточно сказать, что был сделан первый шаг на пути к тому, что считается моими грязными привычками. Благодаря им я познал многие чудеса и обрел немалую мудрость. Однако вы вряд ли хотите слушать далее о Битве при Кадете. Позвольте лишь заметить, что человеческое сало, поедаемое в значительном количестве, пьянит. Я захмелел так же, как Хер-Ра».