– Но я правда хочу знать почему.

– Как я уже сказал, жизнь полна правил – бесконечных правил. Однако есть множество правил, даже нарушив которые ты все еще можешь все исправить. Скажем, если я украду твой кошелек, то могу просто его тебе вернуть, или если я что-то пролью на твою одежду, даже если она будет непоправимо испорчена, я все же смогу купить тебе новую. Возможно, это немного испортит нашу дружбу и сделает наши отношения натянутыми, но все же можно будет сделать вид, что все более или менее по-прежнему. Но когда кто-то умирает, это невозможно исправить. Нельзя вернуть умершего обратно в мир живых.

Принц фыркает, уже готовый спросить, потому ли это, что каждая человеческая жизнь замечательна и прекрасна, но прежде, чем он успевает открыть рот, Судзуки продолжает.

– И я не хочу сказать, что в каждой человеческой жизни есть что-то особенно замечательное и прекрасное, – говорит он серьезно. – Но подумай об этом с другой точки зрения. Что, если б ты сжег единственную существующую копию манги? Как только она исчезла, ты никогда не сможешь ее вернуть, ведь второй такой нет на свете. Конечно же, я не считаю, что человеческая жизнь и манга обладают одинаковой ценностью, но в качестве объективного сравнения можно допустить, что в этом смысле они одинаковы. Поэтому, когда ты спрашиваешь меня, почему нельзя убивать людей, ты можешь также спросить меня, почему нельзя сжигать последнюю существующую копию редчайшей манги.

– Учитель, какой ты оказался неожиданно разговорчивый! – смеется пожилой мужчина.

Но едва ли можно сказать, что Судзуки взволнован или экзальтирован, – напротив, чем больше он говорит, тем тише и спокойнее становится, тем более размеренно звучит его вежливая речь. Принца охватывает странное подозрение, что его собеседник, возможно, не совсем человек.

– И вот, после всего, что я сказал, я дам тебе мое заключение. – Голос Судзуки звучит так, будто он говорит своим ученикам, что этот вопрос обязательно будет спрошен на экзамене, так что они должны слушать его внимательно, если хотят узнать ответ.

– Д-да?

– Если бы людям было позволено убивать друг друга, государство не могло бы нормально функционировать.

– Государство? – Принц хмурится, боясь, что ответ может расплыться в абстракцию.

– Если бы люди знали, что завтра их может кто-то убить, вся экономическая активность затормозилась бы. Начнем с того, что не существует экономики без неотчуждаемого права частной собственности. Я полагаю, что ты согласишься с этим. Если б не было никаких гарантий, что купленная тобой вещь будет принадлежать тебе, то не было бы никакого смысла в деньгах. Обладание деньгами перестало бы что-либо значить. А мы говорим о человеческой жизни – о самой большой ценности, которой только может обладать человек. Если мы рассматриваем жизнь с экономических позиций, то для того, чтобы экономика государства нормально и эффективно функционировала, нам необходима законодательная защита человеческой жизни, или, по крайней мере, претензия на подобную защиту. Именно поэтому государство разрабатывает самые разные правила и запреты, и один из них – это запрет на убийство. Это лишь одно из множества важных правил. Если иметь это в виду, то можно с легкостью понять логику того, почему разрешены войны и смертная казнь. Потому что они служат интересам государства. Позволено лишь то, что безопасно или полезно для государства. И это не имеет никакого отношения к морали и этике.

Синкансэн подъезжает к станции Син-Ханамаки.

Он останавливается на одну минуту, как будто для того, чтобы перевести дыхание. Затем снова начинает двигаться, и за окнами вновь скользит пейзаж.

Нанао с огромным интересом слушает, что говорит Судзуки. Есть что-то воодушевляющее и освежающее в том, насколько бесстрастно учитель объясняет школьнику ответ на его вопрос.

– В некоторых отдаленных странах, возможно, считается, что убивать людей нормально. Я не могу сказать это с уверенностью, но не исключаю, что где-то в мире есть государство или община, в которой убийства разрешены. Запрет на убийство, в сущности, сводится лишь к государственному законодательству. Так что, если ты поедешь в подобную страну, тебе будет позволено убивать людей, а людям – разрешено убить тебя.

Это, конечно же, не первый раз, когда Нанао становится свидетелем подобных дискуссий и такого рода аргументации, и он не слышит в ней ничего особенно нового, но то, как Судзуки методично излагает свои мысли, облегчает их понимание и не вызывает у Нанао никакого внутреннего протеста. Он убивал в прошлом – гораздо больше, чем один раз, так что прослушивание пространной лекции о причинах законодательного запрета на убийства едва ли может сподвигнуть его на душевные поиски или подтолкнуть к изменению своего жизненного пути, но ему просто нравится, как говорит Судзуки, – одновременно вежливо, почти нежно, и вместе с тем уверенно.

– Если тебе интересны причины, по которым запрещено убийство, не относящиеся к сфере этики, то единственное возможное обоснование – юридическое. Попытка обойти законодательную аргументацию и найти другие возможные объяснения – это все равно что спрашивать: почему мы должны есть овощи, если исключить тот факт, что в них содержатся питательные вещества и витамины? Я бы сказал, что это разновидность интеллектуального жульничества. – Судзуки останавливается и вздыхает. – Но здесь я хотел бы повторить то, что сказал в самом начале: просто я думаю, что убивать людей неправильно. Для меня все это не имеет никакого отношения к государственным законам и правилам. Когда кто-то уходит из этого мира, когда его душа исчезает навеки – это ужасно и невыносимо трагично.

– Учитель, а когда ты говоришь это, – спрашивает пожилой мужчина, – ты имеешь в виду кого-то конкретного?

– Да, я подумала о том же, – соглашается женщина.

– Моя жена умерла, хотя это случилось уже довольно давно… – Судзуки отворачивается. Видимо, в этом и есть причина, по которой Нанао никак не мог разглядеть искры жизни в его глазах. – Она была убита.

– Ох, нет, – глаза женщины расширяются.

«Так вот оно что», – удивленно думает Нанао.

– Что случилось с тем, кто ее убил, кто бы это ни был? – интересуется мужчина с таким видом, будто он немедленно готов вмешаться и отомстить.

– Он мертв. Все они мертвы, все кончено, – так же спокойно говорит Судзуки. – Когда я думаю о том, почему это произошло, почему моя жена погибла, я до сих пор не могу этого понять. Хотя я был там и все видел, все это кажется мне лишь сном, призрачным видением. Сигнал светофора все никак не переключался, все не становился зеленым, да, об этом я думал, и когда я начал думать об этом, я обнаружил, что стою на платформе на станции.

– И что все это значит? – Мужчина криво улыбается. – Какая-то галлюцинация?

– Я всегда думал, что станция Токио конечная, не ожидал, что поезд проедет ее, не останавливаясь…

Голос Судзуки становится все мягче и тише, он продолжает говорить бессмыслицу, и в глазах его появляется выражение отчаяния, словно он медленно погружается в свой старый ночной кошмар, из которого не находит выхода. В какой-то момент учитель вдруг встряхивает головой и как будто возвращается в реальность.