Первый мундир. Наверху сидели старые хрычи, бездельники, тупицы. И чтобы усидеть в своих креслах, они величали нас либералами на всех углах! И вдруг нам выдался случай. Мы могли доказать власти их старческую ложь! Мы могли сразу развеять этот миф! И оттого мы повели дело с допросами мятежников с таким усердием, что фамилии ну просто посыпались!

Мундир Государя. И вот тут-то произошло мое озарение. Вначале я пришел в ужас. Но было поздно. Я ждал в страхе от общества ответного удара. Но общество молчало. Оно пребывало в оцепенении. Но постепенно оно проснулось… И что же?! Вместо хулы, проклятий я услышал… ропот одобрения! Почти восторга! Слезы счастья и клики: «Победа! Победа!» И уже казалось, что расправились не с горсткой офицеров-соотечественников, а целая неприятельская армия повержена. Молебны заказывали о спасении отечества! Общество прозревало! Просто на глазах! И вчерашние друзья, дети, любовники именовались теперь уже «преступники». Я был накануне удивительнейшего открытия! И вот тогда-то я вызвал ко двору Сперанского! Того самого Сперанского, которого бунтовщики мечтали увидеть будущим президентом своей республики! Сперанский явился… Я взглянул ему в глаза и успокоился: там был страх! Ужас! И ничего более!.. Я предложил ему возглавить комиссию – определить меру наказания тем, кто мечтал сделать его главой правительства. О, с какой радостью он услышал эти слова! С каким восторгом! Но я продолжил эксперименты. Я позвал к себе сенатора… Бог с ней, с фамилией… Ходили слухи, будто бунтовщики хотели видеть его… чуть ли не предводителем… Ему стало плохо от страха, Жак. И я не смог с ним находиться в одной комнате. И вот тогда-то я понял, точнее, открыл: оказалось, я чуть было не впал в непоправимую ошибку, решив, что арестовывать не надо! В моей империи – надо! Всегда надо! Как можно больше! Всех! Кто причастен! И даже тех, кто не причастен!

Первый мундир. Мы арестовали всех: Трубецкого, Волконского, Чацкого. Мы даже Репетилова взяли.

Мундир Государя. И это было правильно. Ибо это была империя рабов, это было общество, развращенное рабством! И держать такое общество в узде может только страх. Я думал, я в Европе, а это оказалась лишь принарядившаяся Азия. Азии нужен деспот – всего лишь… И каждый день приносил мне сведения о правильности открытия. В состав суда над бунтовщиками я ввел либералов, я ввел даже родственников подсудимых… Чем кончилось? Меня просили «четвертовать» главных бунтовщиков… И тогда-то я возликовал! Я понял, что в результате принятых мер общество выздоровело настолько, что я уже могу себе позволить быть милосердным… ибо уже не было отбоя от добровольцев на роли палачей! И я сам смягчал наказания суда. Сам. Наступило похвальное единение и молчание в империи. Не потому, что боялись говорить, а потому, что не имели права говорить: нас всех объединяла расправа над мятежниками. Вокруг себя я видел одно рвение. И отцы приводили своих детей к наказанию… (Играет в карты с Первым мундиром.) И тогда я решился казнить тех пятерых! Более того, я понял: если бы не было этой казни – для окончательного выздоровления общества ее следовало бы выдумать. В империи аресты, казни и кнут – всего лишь лекарство! Вот почему, когда появилась в допросах и твоя фамилия, я немедля записал – «взять под арест подполковника Лунина»! Так что твоя участь, Жак, всего лишь плод некоего моего открытия. (Засмеялся.) Твой путь с бала на суд!

Лунин. Черт! Черт! Хозяин не смог понять Жака! Потому что Хозяин может понять лишь слугу! В ту ночь… когда я узнал… я вскричал: «Проклятие! Кровь рождает безумие! Тем плевать на здравый смысл! Тем надо рвать! Рвать! И на губах чтоб не проходил привкус крови! Пес, лижущий пилу, пьет свою кровь и за сладостью не замечает этого!.. Боже! А вокруг «этих» – тьма, молчание, и все слиплось в харкотине лжи… И ночь, и в казематах несчастные, потерявшие голову…» И все это я точно представил себе… И все это увидел воочию перед собою! Потому что хорошо знал… и этих… и тех. (Кричит.) «Пришли дни распятия… И место твое на Голгофе… Спуститься в ад! Укрепить их дух. Вот цель!» Моя тайна: свободный человек, я сам избрал свою судьбу! Мог избежать! Но избрал! Сам! В ту ночь!

Она. Не надо… Не надо! Я здесь!..

Лунин. Ты? Там!..

Она. Когда я узнала… Боже мой!.. Не надо – молчи! Я иду к тебе… в ту ночь… Я иду к тебе в ту ночь!.. Ты помнишь? Помнишь?

Лунин. Их уводят! Уже! Уже! Как… как быстро…

Она. Ты помнишь… ты помнишь…

Стук шагов и звон цепей.

Лунин. Твои глаза расширились… и горячечные губы… Ты выдернула длинные девичьи ноги из упавших юбок… и шагнула… И я поразился, как блестела твоя кожа… и этот детский загар на плечах… И как металось в подушках детское лицо…

Она начинает раздеваться.

Визг Марфы и Писаря в темноте.

Молится священник.

Когда меня вызвали во дворец великого князя, я подумал: свершилось! Сорок лет скоро… Жизнь прожита – так неужели замаячило… предназначение?

Она. Прошел тот день и наступал вечер «той ночи». Ты был в Варшаве и не пришел ко мне. Я погибала. Ведь не мог ты не думать обо мне, если я умирала.

Лунин. По пути на Голгофу Жак не обернулся на хорошенькую девочку… Я лгу. Я любил… И благодарил судьбу. Теперь в жизни было все – и цель, и любовь. Прожив жизнь, я ощутил полноту жизни.

Мундир Государя. Я вызвал вас, Лунин, чтобы сообщить…

Лунин. Я сразу понял!

Мундир Государя. Хоть я не имею права рассказывать вам об этом… но моя убежденность в вашей непричастности… Короче, Лунин, ваше имя было упомянуто мятежниками… точнее, одним из самых отъявленных, и обвинение выдвинуто – из самых серьезнейших… Вас обвиняют в замысле цареубийства брата моего, Государя Александра. (Бормочет.) Я не люблю Александра, я не люблю Николая… (Лунину.) Я уверен, что обвинение ложно. Зная ваш характер… известную склонность к острословию… я могу предположить, что у вас сорвалось нечто с языка… Мало ли что мы говорим… Вот, например, когда брат мой Александр был императором… чего мы только с братом Николаем про него не говорили. Мне кажется… ни для кого не секрет, что между мною и братом… (Бормочет.) Я не люблю Александра, я не люблю Николая… Поэтому некоторые лица, зная, что вы близки ко мне, желают притянуть вас к делу… (Помолчав.) Вы, кажется, хотели поехать поохотиться.

Лунин. Смею доложить, что я уже отохотился. И охоты охотиться более не имею.

Мундир Государя. Тогда я скажу вам все до конца: приехал фельдъегерь из Петербурга с приказом о вашем аресте… Я не люблю вот эту вашу улыбку, Лунин.

Лунин. У меня лишь одна просьба. Не арестовывать меня тотчас… А отпустить под честное слово до завтрашнего утра. Оружие я сдам немедля.

Мундир Государя. Хорошо, Лунин. Но насчет оружия не спешите.

Лунин. Он все еще надеялся, что я убегу. Ведь слуге должно убегать от гнева Хозяина.