– Государь!.. Государь прибыл!

Лунин. Как… Государь… здесь?

Смех мундиров.

В тюрьме?! Но почему?

Первый мундир. Мы все здесь.

Смех мундиров.

Лунин. А может быть?..

Первый мундир. Именно, именно, Лунин!

Лунин. Значит – переворот?!

Первый мундир. Противоправительственный переворот!

Лунин. А кто ж… устроил?

Первый мундир. Как кто? Вы и устроили, Лунин!

Молчание.

Лунин. Тогда почему… я… здесь?

Хохот мундиров.

Первый мундир. Это смешной вопрос… Ты забыл… историю… «про Пестеля»?

Лунин. Да, да… Эту историю я узнал тогда… в разгаре бала.

Второй мундир. Но ты сам ценил Пестеля.

Лунин. Да, я считал его человеком безусловно гениальнейшим!

Второй мундир. И Пестель ратовал за твой план цареубийства… Он ему по нраву был. Ты должен был убить царя, но…

Лунин. Но… (Смешок.)

Второй мундир. Но Пестель… должен был стать в будущем главой конституционной республики. Теперь посуди сам… как он мог быть главой конституционной республики – не соблюдая конституции? Согласись, Лунин, тут наступило бы противоречие.

Лунин хохочет.

А убийство царя ведь все равно убийство в глазах общества. Поэтому во имя будущего соблюдения конституции… одним из первых предполагаемых декретов республики… понимаешь, надо… Лунин, надо быть, казнить тебя и всех, кто убил бы Государя… Так надо было поступить во имя будущего непреложного соблюдения законности последующими поколениями свободных граждан! Пестель – человек дела, проницательнейший человек, и он это понял сразу. И нас убедил.

Лунин. Потрясающе! (Смешок.) Я предназначал себя на роль Брута… а мне уготовили во имя законности роль жертвенного барана?.. Но что же выходило?!

Молчание.

Во имя торжества будущей справедливости… на другой день было решено совершить чудовищную ложь?.. Перед моими глазами, Господи… тотчас встало гигантское египетское колесо, которое переворачивают рабы… Но не во имя всеобщего блага… Но лишь чтобы самим ступить наверх, а новыми рабами сделать… прежних, тех.

Хохот мундиров.

Но нет, такой сюжетец не подходил! Я понимал: он возник лишь от моей обиды… Они отдавали все – титулы, поместья! Да, у нас было все, а мы отдавали… Но сам Пестель? Я задумался. (Сухо.) О, если бы я мог предположить в нем будущего тирана! Я бы зарезал его!.. Убил на дуэли… на другой день за свою обиду! Как я хотел в это поверить… Но дело ведь было не так! Я знал его отлично! Он был человек честнейший и, бесспорно, гениальный! По размышлениям я признал это! Тогда что же? И я вдруг вспомнил плаху, господа. И вопль казнимого Верньо: «Революция как Сатурн… пожирает своих детей… Берегитесь, боги жаждут!» А может быть, великие дела укрепляются вот этак – неправедной и праведной кровью. (Лихорадочно.) Кровь!.. Кровь!.. Кровь!.. Может быть, свобода и искупительные жертвы… А?! Или, может быть… все обычные понятия в условиях чрезвычайных… (Кричит.) Черт! Черт! Черт! (Замолкает, с усилием.) Я много думал над этим… Но тогда я не нашел ответа! А может быть, ложь? Может быть, все было тогда проще: тогда я понимал Пестеля… Ибо тогда, молодой, яростный, сытый и здоровый, я был способен на те же решения! Может быть, если бы сие решение было принято мною… для другого… или даже для самого себя, я принял, я согласился бы с ними! Может быть, вся ярость была лишь оттого, что мною распорядились?! Короче, господа, я покинул тайное общество…

Мундиры. Государь… Господа, Государь… Государь на балу!

Из темноты выступает третий сверкающий мундир – Мундир Государя.

Государь!.. Государь!..

Мундир Государя. Маска, я тебя знаю.

Лунин. Вот она. Встреча Жака с Хозяином на балу! (Представляясь Государю.) Я, Михаил Сергеевич Лунин, кавалергард, участник всех сражений Отечественной войны, награжден Золотым оружием за храбрость… В кампании тысяча восемьсот пятого года я был вашим адъютантом… Бал начинался, и вы любили меня тогда, Ваше величество, Государь Александр Павлович.

Мундир Государя. Насчет моей любви к тебе… Ты был дельный офицер, но какой-то… Тебе неприятно было смотреть в глаза.

Смешок Лунина.

И еще: тебя всегда тянуло за язык. При Фридлянде нас разбил Наполеон. А ты был в моей свите. Армия бежала в беспорядке. Было холодно, и промерзлые солдатики, забыв про дисциплину, тащили все, чтоб согреться. С трудом вы отстояли для своего Государя избу. И только я забылся в ней сном, как вдруг раздался страшный треск. Я выбежал из избы и увидел жалкого солдатика, растаскивавшего крышу над головой своего Государя. И ты не преминул сострить! Знал, что не надобно, что мне передадут, и знал, кто передаст, но… потянуло за язык.

Лунин. Любимейшая фраза в империи. «Потянуло за язык» – как бы подчеркивает то противоестественное положение языка, когда он начинает говорить свободно!

Мундир Государя. Тебя должен был полюбить мой брат Константин. Он солдафон, и твои способности к фрунту… Впрочем, я не люблю Константина… как и брата Николая… (Бормочет.) Я не люблю Константина, я не люблю Николая.

Лунин. Мне было за тридцать. После скитаний и странствований… я переехал в Польшу и служил гусарским подполковником у великого князя Константина… На балу… все еще на балу!.. И Константин любил меня!

Мундир Государя (хохочет, Лунину). Маска, я тебя знаю… А насчет моей любви к тебе… Ты был… дельный офицер, но какой-то… Кстати, тебя должен был полюбить мой брат Александр. У него, как и у тебя, на языке вечно были Монтень и Руссо… Я не люблю Александра, как и брата Николая тоже. Кроме того, у тебя, Лунин, был взгляд… Тебе неприятно было смотреть в глаза. Однажды я погорячился и чуть было не ударил тебя. Но даже если бы ударил – что с того: ударил, а через час – орденок в петлицу. Всех бьют! В империи, когда муж или начальник бьет, – это ласка… обещание милости… знак доверия, воспоминание о корнях… о наших мудрых народных обычаях.

Лунин (глухо). Но не ударили!

Мундир Государя. Я встретил твой взгляд и понял: этот зарежет. И еще: тебя всегда тянуло за язык. И все-таки… когда все случилось… я не хотел выдать тебя брату Николаю, не потому, что я тебя любил, а потому, что… (Бормочет.) Я не люблю Николая… Я не люблю Александра…

Лунин. Три брата… Они похожи!.. Эти мешки под глазами… этот фамильный медальный греческий профиль. (Хохочет, кричит.) Это – одно… Они – одно!