Наконец 11 июля прозвучал приказ о выступлении. Под палящим солнцем солдаты переправились через Миус по колено в воде и двинулись к уже оставленному противником селу. Советские дезертиры рассказали немецким саперам, где располагаются минные поля. Через несколько сотен метров за селом рота Гельмута неожиданно угодила под ружейный и пулеметный огонь и залегла; ночь пришлось провести, стуча зубами от озноба в мокрой одежде – рубашки вымокли от пота, а брюки из-за речной воды. Тем временем в дело вступили советская артиллерия и минометы. Немцы явно зашли не туда, куда надо, и в течение ночи бо́льшую часть роты отвели назад. Гельмут и еще двадцать три солдата остались держать позицию, сидя на следующий день в стрелковых ячейках без связи с тылом и окруженные с трех сторон. Кончились вторые сутки наступления. В течение сорока восьми часов они ничего не ели, только пили, отправляя кого-нибудь в получасовое путешествие с котелками за противной солоноватой водой для варки пищи.

Как раз когда пришла смена, Гельмут услышал звук летящей минометной мины. Чисто инстинктивно он выпрыгнул из окопа. Она упала в 10 метрах от них и «оторвала обе ноги товарищу, который выскочил сразу за мной, – писал он домой, – ну а со мной ничего не случилось». Проведя ночь в поисках провизии в брошенных советских блиндажах, на следующий день во время марша они сумели выпросить немного хлеба и сухарей у солдат горнострелковой части; воду брали из речек и ручьев по дороге. Ближе к ночи наконец нагнали обоз и полевую кухню. Горячей еды все равно не оказалось, но зато нашлись по меньшей мере хлеб, сливочное масло, кофе и куски шоколада для каждого. Лежа в тени дерева и царапая на бумаге строчки письма домой, Гельмут впервые услышал звуки немецкой артиллерии – массированный обстрел. В то время, пока грохотали орудия, волна за волной сотни пикировщиков «юнкерсов» «Штука» с воем ныряли вниз на бетонные доты, построенные Красной армией за зиму. «До этого дня вражеские ВВС и артиллерия всегда подавляющим образом превосходили наши, где бы мы ни оказывались. Что за не поддающееся описанию чувство пробуждает в каждом из нас эта артподготовка», – откровенничал он в предвкушении атаки[638].

Однако вместо приказа «вперед» роту Гельмута неожиданно отозвали из окопов, погрузили в грузовики и отвезли обратно за Миус. Следуя походным порядком в основном по ночам, чтобы избежать июльского пекла, Гельмут Паулюс с товарищами топали затем по дорогам далее на юг в направлении Ростова. Он потерял металлическую ложку, и ему пришлось просить домашних прислать другую, поскольку не хотел довольствоваться деревянной, как местные жители, – «предназначенной для пасти крокодила и непригодной для того, чтобы образованный европеец мог ею есть». Новости о падении Красного Луча – города, перед которым немцы просидели всю зиму и весну, – подтверждали, что «русские оставили весь свой укрепленный рубеж». По сложившемуся у него при прохождении населенных пунктов впечатлению, немцы где-то на сутки отставали от отступавшей Красной армии и постепенно нагоняли ее. Следуя за саперным взводом, прощупывавшим дорогу впереди на предмет мин, пехотинцы держали оружие на изготовку. Пулемет тоже несли собранным, хотя он сделался невыносимо тяжелым и неудобным к концу 40-километрового марша. Достигнув поврежденного моста, они починили его с помощью деревянной двери и оконных рам, вырванных из домов в ближайшей деревне, после чего пошли дальше[639].

Летний зной, невысокие потери и быстрое продвижение через степь служили залогом высокого боевого духа. 26 июля рота достигла Ростова-на-Дону. Продвигаясь через город в первых лучах утра, Гельмут поразился зрелищу вокзала с множеством брошенных паровозов и прочего подвижного состава. Они переправились через Дон на большом пароме и продолжали наступать даже ночью, зачастую вынужденные хлюпать сапогами по заболоченным берегам с восточной стороны великой реки. Когда пехота наконец дошла до небольшого населенного пункта и столкнулась с противодействием, основную работу за них сделали «юнкерсы» – вступать в ближний бой не пришлось[640].

Поспав в советских окопах, в 7:30 утра немцы двинулись дальше и пересекли 20 километров степи в полной боевой готовности. Встречавшиеся им солдаты арьергарда Красной армии просто поднимали руки и сдавались. Выбравшись из заболоченных участков Дона, немцы начали набирать темп. Гельмут с удовлетворением наблюдал за тем, как мимо проезжают танки, чтобы возглавить наступление на твердом грунте. Наконец-то освобожденная от диктата приказов о запрете отступлений, так сковывавших свободу ее маневра в 1941 г., Красная армия не дожидалась окружений, а стремительно откатывалась, используя грузовики, поставлявшиеся новым союзником – американцами[641]. Преследуя механизированные части неприятеля, немецкие пехотинцы были вынуждены предпринимать длинные форсированные марши походным порядком. Ограниченный парк грузовиков немцы использовали экономно. «Совершенно вымотан и без сил, глаза горят от бессонницы, нервы – точно струны, вот-вот порвутся», – успел написать Гельмут после марша до поздней ночи. Своя артиллерия не поспевала, и, «как очень часто, мы, пехотинцы, оказывались предоставлены сами себе», вынужденные сражаться с противником без поддержки. Вместе с соседями – другой такой же ротой – они проложили путь к селу, потеряв при этом нескольких человек ранеными, но захватив много пленных. В селе нашли «яйца, молоко, сливочное масло и первоклассный белый хлеб с чудесным вкусом, особенно после всех невзгод последних двух суток». Военнопленные оказались огромным подспорьем: некоторых из них тут же заставили тащить тяжелые ящики с боеприпасами через бесконечные зеленые луга[642].

Использование пленных красноармейцев на передовой становилось все более обычным – отношение к военнопленным в 1942 г. круто изменилось по сравнению с прошлым годом. Гигантские потоки захваченных в плен вражеских солдат более не текли бескрайними реками в немецкий тыл, поскольку Красная армия не поддавалась на прежние уловки и не позволяла противнику окружить себя, продолжая отступление в восточном направлении. Пересыльные лагеря для военнопленных, или Дулаги, выглядели иначе. Теперь красноармейцев не бросали умирать от голода в ужасных загонах вроде тех, где тщетно пытался сделать для них хоть что-то Конрад Ярауш, пока его не унесла эпидемия тифа. Нет, ныне военнопленных отбирали на предмет использования в качестве «добровольных помощников» (Hilfswillige, или Hiwis). После прибытия в Белоруссию в мае 1942 г. гимназический преподаватель из Золингена Август Тёппервин вскоре занялся подобной работой. Уже в декабре 1941 г. немцы начали привлекать военнопленных на подсобных работах в тылу армии и даже иногда в боевых частях. Несмотря на совершенно определенный приказ Гитлера с запретом подобной практики, количество «русских» в военной форме вермахта на протяжении весны и лета 1942 г. продолжало расти. Многие «добровольцы» попросту не видели иного способа спастись от голодной смерти в лагерях и с готовностью несли небоевую службу, подвизаясь в качестве денщиков при офицерах, санитаров, поваров, переводчиков, водителей грузовиков или кучеров.