История Вольфганга не отличалась от десятков таких же, услышанных мной: месяц тут, пара месяцев еще где-то. Он практически превратился в местного жителя и теперь был похож на человека, мечтающего начать все сначала. Я знал, что всего лишь стремлюсь на юг, как перелетная птица, влекомая неодолимой тягой. Но поскольку у меня не было фотоаппарата и я как можно больше старался писать дневник, мои впечатления об увиденном оставались живыми. Я мог воспроизвести в памяти Мексику или Коста-Рику, едва взглянув на записанные мной разговоры, а подробности поездки от Санта-Марты до Боготы возвращали меня в Колумбию. Ибо для меня путешествие, прежде всего, — это вкус воспоминаний.

Итак, отчасти чтобы убить время — поезд так и торчал у вокзала в Хумахуаке, — а отчасти из-за чувства вины перед тем, в чьих глазах я выгляжу не более чем бесполезным туристом, я спросил у Вольфганга, что он запомнил о тех местах, где ему довелось побывать.

— Пусть это будет короткий тест, — предложил я. — Я называю вам место, а вы говорите, что запомнилось там больше всего. Представьте себе, что я вообще никогда нигде не бывал и хочу знать, на что похожи эти места. Хорошо?

— Это прекрасная игра, — согласился он.

— Готовы? Начнем. Мексика.

— У американцев там куча неприятностей, — сказал Вольфганг.

— Гватемала.

— Я опоздал на автобус до Сан-Сальвадора, но мой рюкзак остался в багаже вместе с паспортом. Я потратил три доллара на телефонные звонки. Это было ужасно.

— Никарагуа.

— Лучше бы я вообще туда не совался!

— Коста-Рика.

— Тоска.

— Колумбия.

— Супермаркеты ломятся от всякой жратвы, но там я заболел.

— Может быть, из-за жратвы? — заметил я. — А как насчет Эквадора?

— Я проторчал там целый месяц, не мог попасть на автобус.

— Перу.

— Хорошо и дешево.

— Боливия.

— В Боливии живут одни тупицы.

— Аргентина.

— Я проведу в ней либо пару недель, либо несколько месяцев, — сказал он. — Ну что? Я прошел ваш тест?

— Вы провалились, Вольфганг.

Он мог сказать что-то определенное только по теме обмена валюты. Здесь вам за доллар дают 679 песо, но есть города, где удается получить 680. Разница составляла горазда меньше цента, но Вольфганг являлся олицетворением того принципа, с которым я сталкивался с самого начала поездки: это был самый оборванный путешественник, наизусть знавший все тонкости обмена валюты. И на самом деле Вольфганг вовсе не собирался что-то менять в своей жизни. Потому что для него путешествие стало само по себе способом экономить деньги.

Без какого-либо предупреждения поезд вдруг тронулся от перрона. Мы едва успели добежать с того места, где стояли, и запрыгнуть в вагоны: Вольфганг во второй класс, я в первый. Я не видел его на протяжении следующих двух дней, до самого Тукумана.

«Панамерикано» двигался по ровной зеленой долине вдоль широкой, но почти пересохшей реки Рио-Гранде-де-Джули. Вскоре на краю долины показались горы. Они были старыми, расколотыми и невероятно высокими: сплошные скалы и ни единого деревца. Бока утесов, обращенные к ветру, переливались розовыми, бурыми и рыжими красками. Острые вершины вонзались в небо, тогда как холмы вдоль речного русла казались кучами глины. Эти голые холмы и пики над ними придавали здешним горам жестокий и суровый вид. Скалы поражали четкостью очертаний, изуродованных ветром и эрозией, а холмистая местность у их подножия напоминала складки толстых одеял, в которых индейцы любят держать свои пожитки. Посередине прорезанного в скалах речного русла бежал тонкий мутный ручей — все, что осталось от некогда полноводной Рио-Гранде. И на обоих берегах росли тополя, ивы и кактусы, и стояли глинобитные дома на краю вспаханных полей. Это было странное зрелище: совершенно голые горы над зеленью долины, широченное русло и узенький ручеек и одинокий старик, ковыляющий с одного берега на другой, как некий прообраз вечного крестьянина.

Здесь выращивали кукурузу, томаты и подсолнухи, а поля лиловой капусты выглядели гораздо более броско, чем выцветшие от непогоды хижины. Мы медленно пересекали Аргентину, но, по крайней мере, на гораздо более приемлемой высоте. Я почувствовал, как изменилось мое состояние, и как следует выспался. Мне нравилось, как выглядит Аргентина. Далеко вокруг простиралась богатая, ухоженная местность. Безлюдные просторы словно затаились в ожидании новых хозяев, и теперь было понятно, почему приехавшие сюда валлийцы, немцы и итальянцы пропадали без следа, сохраняя привычный уклад в укромных горных долинах, до которых не было дела остальному миру.

Через открытое окно в мое купе летела пыль. Меня тревожила раненая рука. Я промыл ее и сменил повязку. Я был уверен, что если эта пыль попадет в рану, то начнется инфекция. Пыльная буря началась в Тилькаре, лежащей под сенью тополей у подножия гор. Здесь тоже росли тополя, и местами казалось, что мы едем по Италии. Да и публика в вагоне почти наверняка была потомками итальянских переселенцев: старухи в черном, пузатые мужчины. Но Тилькара оказалась настоящим оазисом. А в сотне ярдов от города, за щитом с надписью «Не портите деревья!» (пусть в несколько приземленном смысле, но это тоже можно считать признаком цивилизации), мы попали в пыльное облако. Висевший в воздухе мельчайший песок безжалостно обдирал голые бока скал и утесов.

Мы пересекли тропик Козерога. Эта линия на карте оказалась вполне реальной: узкая щель в горном массиве, в свою очередь расчерченном такими же поперечными трещинами, как и положено на географической карте с ее розовыми, оранжевыми и зелеными пятнами. Действительно, я никогда не видел столь похожего на карту реального пейзажа: черная нитка железной дороги тянется по бурой равнине с зеленой оторочкой и красными и оранжевыми зонами по краям. Это были окрестности Миамары. Из окна я едва разглядел всего несколько домов, но бросалась в глаза желтая оштукатуренная церковь середины XVII века. Жители этих аргентинских поселков выглядели так, будто им здесь нравилось в отличие от боливийцев, как бы готовых в любую минуту сняться с места.

Хромая собака в Миамаре навела меня на мысль о том, что с того дня, как я покинул Штаты, мне еще не встретилась ни одна не хромая собака, ни одна женщина, которая не несла бы какую-нибудь поклажу, ни один индеец без шляпы и ни одна кошка — нигде на всем пути!

По расписанию стоянка в Миамаре должна была быть три минуты, но прошел целый час, а мы все торчали у платформы под палящим полуденным солнцем. Я пристроился на ступеньках вагона и закурил трубку. Меня увидел прохожий и поинтересовался, куда я еду. Он был невысоким, очень смуглым, с узкими глазами, широким лицом и грубыми руками. Я решил, что он либо чистокровный индеец, либо индеец наполовину — инки владели когда-то и этой местностью, и дальше, по ту сторону Джули.

Я сказал, что еду на этом поезде до Тукумана.

Он сказал, что там, дальше на юг, будет вулкан, и из-за оползней дорога разрушилась. Кажется, ее пытаются починить, но отсюда четыре часа только до Джули, а значит, я никак не попаду в Тукуман до завтрашнего дня.