— Болван, — удивленно сказал Маду, слегка пошатнувшись.

Ричард видел, как взвилась в воздух рука Маду. Удар пришелся в нос, и боль отозвалась во всем лице, а тело, став легким-легким, осело на пол. Ричард дотронулся до носа — на пальцах осталась кровь.

— Болван, — повторил Маду.

Ричард не мог подняться. Он вынул носовой платок; руки дрожали, и он испачкал кровью рубашку. Маду, холодно поглядев на него, взял его лицо в широкие ладони и осмотрел нос. Изо рта Маду пахло креветками.

— Перелома нет, — сказал Маду и выпрямился.

Ричард прижал к носу платок, на него навалилась тьма, а когда рассеялась, он понял, что никогда больше не увидит Кайнене, что жить ему отныне в вечном полумраке, словно в тускло освещенной свечами комнате, лишенной всех красок мира.

37

Оланна то жила надеждой, что Кайнене вернется домой, то терзалась болью потери; то, воспрянув духом, тихонько напевала, то вновь теряла веру и, рухнув на пол, плакала, плакала. Заходила мисс Адебайо, что-то говорила о горе — красивые, пустые слова: горе — высшее проявление любви, кто способен глубоко скорбеть, тот имел счастье любить по-настоящему. Но не горе испытывала Оланна, а нечто большее. Нечто непонятное. Она не знала, где сестра. И неоткуда было узнать. Она казнила себя за то, что не встала пораньше в то утро, что не заметила, в чем была тогда одета Кайнене, что не поехала с ней сама, решив, что Инатими известно, куда ее вести. Она злилась на весь мир, когда садилась в автобус или устраивалась в машине рядом с Оденигбо или Ричардом и ехала искать Кайнене в переполненных больницах, но так и не находила.

Когда она наконец увиделась с родителями, отец назвал ее Олам, «Золотце», и Оланне стало стыдно — она чувствовала себя недостойной.

— Я даже не повидалась с Кайнене перед ее отъездом. Проснулась, а ее уже нет, — призналась она родителям.

— Anyi ga-achota уа, мы ее найдем, — сказала мать.

— Мы ее найдем, — эхом отозвался отец.

«Да, найдем», — вторила им Оланна, и ей казалось, будто все они в отчаянии скребут ногтями непробиваемую стену. Они делились историями о тех, кто нашелся, кто вернулся домой спустя долгие месяцы. И молчали о тех, кого до сих пор не нашли, о семьях, хоронивших пустые гробы.

Когда ворвались двое солдат и съели ее рис джоллоф, Оланна кипела от гнева. Лежа на полу в гостиной, она молилась, чтобы не нашли ее биафрийские фунты. После ухода солдат Оланна достала свернутые банкноты из конверта, который прятала в туфле, вышла во двор, под лимонное дерево, и поднесла к ним спичку. Оденигбо следил за ней. Оланна знала, что ему это не по душе — сам он до сих пор хранил в кармане брюк биафрийский флаг.

— Ты сжигаешь память, — упрекнул ее Оденигбо.

— Нет. Память у меня в сердце.

Память — не в вещах, которые могут вынести из дома чужие люди.

Шли недели, снова дали воду, в сад вернулись бабочки, а волосы Малышки стали черными как смоль. Оденигбо получал из-за границы посылки с книгами. «Коллеге, пострадавшему от войны, — говорилось в записках, — от собратьев-математиков, почитателей Дэвида Блэкуэлла». Оденигбо целые дни проводил над книгами. «Взгляни, а у меня ведь было первое издание», — то и дело повторял он.

Эдна присылала книги, одежду, шоколад. На фотографиях она казалась совсем чужой — американка из Бостона. Не верилось, что Эдна когда-то жила по соседству на Элиас-авеню, и еще больше не верилось, что усадьба на Одим-стрит некогда была средоточием ее жизни. Проходя по улицам университетского городка, мимо теннисных кортов и площади Свободы, Оланна размышляла о том, каким спешным был их отъезд и каким долгим стало возвращение.

Ее банковского счета в Лагосе больше не было. Ее будто раздели, будто кто-то украл всю ее одежду, оставив ее дрожать на холоде. И все же Оланне виделся здесь добрый знак. Раз она лишилась всех сбережений, то не могла потерять и сестру — вершители судеб не так жестоки.

— Почему тетя Кайнене до сих пор за линией фронта? — без конца спрашивала Малышка, глядя на Оланну с подозрением.

— Отстань от меня, несносный ребенок! — сердилась Оланна. А сама в расспросах Малышки тоже видела знак, хоть пока и не могла понять его смысл. Оденигбо твердил: перестань всюду выискивать знамения. Оланна злилась: как смеет он не соглашаться, если она видит знаки возвращения Кайнене? — но тут же мысленно благодарила его: если бы он и вправду думал, что Кайнене исчезла навсегда, то молчал бы.

Когда Оланну навестили родные из Умунначи и предложили обратиться к дибии, Оланна попросила поехать дядю Оситу. Дала ему бутылку виски и денег на козу для оракула. Поехала на Нигер и бросила в реку снимок Кайнене. Съездила в Орлу и трижды обошла вокруг дома сестры. А потом ждала неделю, как велел дибиа, но Кайнене так и не вернулась.

— Может, я где-то ошиблась? — спросила Оланна у Оденигбо.

— Кончилась война, но не голод, нкем. Твой дибиа просто-напросто истосковался по козлятине. Как ты можешь верить в эту чепуху?

— Еще как могу. Чему угодно поверю, лишь бы вернуть сестру. — Оланна подошла к окну. — Все мы возвращаемся, — сказала она. — У нас в народе верят в переселение душ, ведь так? Uwa т, uwa oso.[99] В следующей жизни Кайнене снова будет мне сестрой.

Оланна тихонько плакала. Оденигбо обнял ее.

8. Книга: Мир молчал, когда мы умирали

Угву заканчивает книгу посвящением: «Хозяину, другу моему».

В основу книги легли события войны 1967–1970 гг. между Нигерией и Биафрой. Прототипами некоторых персонажей послужили реальные люди, но сами персонажи и события их жизни вымышлены. Ниже перечислены книги, которые помогли мне при сборе материалов (в большинстве из них «игбо» пишется «ибо»). Большое спасибо их авторам. В частности, «Закат на восходе» Чуквуэмеки Ике и «Больше никогда» Флоры Нвапа были незаменимы при описании настроений биафрийской интеллигенции; жизнь Кристофера Окигбо и его поэтический сборник «Лабиринты» вдохновили меня на создание образа Океомы, а книга Александра Мадьебо «Нигерийская революция и биафрийская война» легла в основу образа полковника Маду.

Кроме того, я не написала бы эту книгу, если бы не мои родители. Мой отец, профессор Нвойе Джеймс Адичи, замечательный, мудрый человек, многие свои рассказы заканчивал словами agha ajoka, что в переводе значит «война отвратительна». Он и моя преданная, любящая мама, миссис Ифеома Грейс Адичи, всегда старались внушить мне, что главное — не испытания, которые им выпали, а то, что они остались в живых. Я благодарна им за их рассказы и за многое, многое другое.

Посвящаю эту книгу моему дяде Маю, Майклу Э. Н. Адичи, который был ранен, сражаясь в двадцать первом батальоне биафрийской армии, и делился со мной воспоминаниями, с юмором и изяществом. Также посвящаю книгу светлой памяти моего дяди Ки (Киприана Одигве, 1949–1998), сражавшегося в биафрийских войсках особого назначения, моего двоюродного брата Паули (Паулинуса Офили, 1955–2005), который рассказывал мне, как жил в Биафре тринадцатилетним подростком, и моего друга Оклы (Околомы Мадуэвеси, 1972–2005), который уже не сунет эту книгу под мышку, как мою предыдущую.