А тогда я выслушал до конца всю эту галиматью и сказал:

– Я все же хотел бы видеть документ…

Мои слова вызвали бурную реакцию:

– Мы не обязаны вам показывать никакие документы, – произнес с металлом в голосе один из присутствующих.

– В таком случае, – говорю, – я не обязан отвечать на ваши вопросы. Пока мне официально не предъявят обвинение и я не узнаю наконец, почему здесь нахожусь, никаких разговоров с вами вести не буду.

Тут же услышал:

– В камеру!

Я повернулся и вышел.

Как ни странно, в свою камеру я уже не попал. Меня почему-то привели в другую. Через два дня – в третью, затем в четвертую… Причем всегда меня переводили в новую камеру после отбоя. Только ляжешь, поднимают. Так продолжалось довольно долго с интервалом в два-три дня.

Еще один тюремный трюк, решил я. Прошло еще дней десять, и меня вызвали на допрос. Сразу же обратил внимание, что в кабинете людей поменьше. Кроме уже знакомых, вижу новые лица.

– Я – генерал-лейтенант Китаев, заместитель Генерального прокурора, – представился один из военных и тут же подал мне бумагу. Те же несусветные обвинения, но уже с подписью: генерал-лейтенант Китаев.

– Распишитесь!

Я отказался.

– Нет, вы все же распишитесь, что ознакомлены. Я взял ручку и написал: «Ознакомлен со вздорным документом. Берия».

Китаев усмехнулся:

– Вы даже представить себе не можете, какими доказательствами располагает следствие… Если вы хотите сохранить свою жизнь, то должны сами рассказать о своей антигосударственной деятельности, и это убедит нас, что вы действительно раскаиваетесь…

Речь уже шла о жизни.

Мое молчание, видимо, расценили по-своему. Тут же подключились остальные:

– Вы так молоды… Мы настроены помочь вам, и ваша задача правильно это понять, Серго Лаврентьевич. Вы должны облегчить нам нашу задачу и помочь тем самым в первую очередь самому себе…

Я решил, что агрессивно вести себя больше не стоит – нельзя поддаваться ни на какие провокации. Конечно же, по прошествии времени я понял, что в первые дни пребывания в тюрьме вел себя просто глупо. Не стоило ввязываться в драки. Возможно, от меня этого и ждали…

Выслушав их, я сказал:

– У меня к вам одна-единственная просьба – обоснуйте свои обвинения. То, что вы говорите, никакого отношения ко мне не имеет.

– К вам, возможно, и не имеет, – услышал в ответ. – Вы действительно не организатор заговора… Организатор – ваш отец. Кстати, он уже дал соответствующие показания. Ваша мать тоже созналась во всем. Так что дело теперь только за вами, Серго Лаврентьевич…

– Что ж, тогда я требую очной ставки. Кажется, в таких случаях это разрешено?

И начались ежедневные допросы. Рукоприкладства они не допускали, но когда поняли, что ни на какие другие темы, кроме своей работы, я говорить не намерен, начали давить морально.

Когда речь заходила о так называемой антигосударственной деятельности моих родителей, я вновь и вновь требовал показать мне протоколы допросов с их признанием и провести очную ставку. Следователи обрывали:

– Вы о себе позаботьтесь!

Все это продолжалось неделями.

Не хочу утомлять читателя деталями. Скажу лишь, что все обвинения, звучавшие на допросах, никаких фактов под собой не имели. Все сводилось к моему участию в мифическом заговоре.

– Мне очень трудно опровергать ваши обвинения, – говорил я. – Давайте перейдем к конкретным фактам.

Все более наглел Китаев. Он то и дело оскорблял и меня, и моего отца. Однажды, когда он попытался сказать что-то нехорошее о моей матери, я прервал его:

– Учтите, я не прикован к стулу… Предупреждаю: еще одно слово в адрес матери – и я вас изуродую…

Он взорвался:

– Я тебе, гаденыш, устрою здесь такую жизнь, что ты меня, пока жив, помнить будешь. Но это, поверь, будет недолго…

Запомнилось…

Мы помолчали, он успокоился и вновь начал меня убеждать, что некие очень высокопоставленные люди дали ему указание вытащить меня из тюрьмы, если я соглашусь сотрудничать со следствием. Видя, что ничего не может добиться, стал «давить»:

– У тебя ведь ребенок скоро должен родиться… А вообще-то можно сделать, что он и не родится…

Почти месяц он бился со мной, пытаясь сломить. Обещал, что если я дам показания на отца, меня тут же отпустят к семье и восстановят на работе, что меня и мою семью никто не будет преследовать.

Тогда же мне начали не давать спать. Я убедился, какая это тяжелая пытка. Когда дней пять-шесть не спишь, это ужасно. Только начинаешь засыпать – будят. И при этом ничего не говорят.

Когда бьют, остаются, как правило, синяки. Здесь же никаких следов.

Физически я был очень сильным человеком, и этого, видимо, мои тюремщики не учли и перестарались. После первой недели пыток я находился в таком состоянии, что все равно засыпал, как бы меня ни трясли. Видя мое полуобморочное состояние, они, наверное, поняли, что я на пределе. Появились тюремные врачи…

Китаева я больше не видел – меня передали новому следователю. Им оказался заместитель Генерального прокурора Камачкин.

Этот на мою «антигосударственную деятельность» особенно не напирал:

– Потом вы сами об этом расскажете, а меня больше интересует, как вы стали ученым, доктором наук. Отец ваш – человек безграмотный, да и вы ведь такой же…

С месяц у нас такие разговоры шли. Впрочем, говорил в основном он. Но однажды я, видимо, его крепко обидел:

– Вы, разумеется, можете писать все, что вам вздумается. Подписывать я ничего не стану. У вас была возможность в этом убедиться. Но коль уж пишете, то старайтесь хотя бы без грамматических ошибок это делать, да и построение фраз у вас, мягко говоря, нелитературное.

От такой наглости Камачкин опешил. Пришлось показать его ошибки.

Видимо, он параллельно допрашивал и людей, которые со мной работали, – Микояна, Туполева, Лавочкина, Королева… Время от времени он провоцировал:

– Вы вот на все лады мне их расхваливаете, а они говорят о вас только плохое. К чему бы это, Серго Лаврентьевич?

Все это было ложью. Когда я уже работал на Урале, все эти люди под тем или иным предлогом побывали у меня и рассказали, как их заставляли давать показания на меня и моего отца. Ни один не сказал того, чего от них ждали.

Сначала их начали вызывать в ЦК, затем в прокуратуру. Но и это не помогло.

Уже после освобождения друзья рассказали мне, как в организации, где я был Главным конструктором, устроили партийное собрание. Как выяснилось, «высокий гость», заведующий Оборонным отделом ЦК, имея прямое поручение Хрущева и Маленкова, приехал специально по этому случаю. Моим товарищам предложили заклеймить меня позором и исключить из партии.