— Ты хочешь проверить это? — спрашивает беззаботным и тихим голосом, почти замурчав. Я качаю головой, делая шаг назад.

— Я точно убеждена, — уверенно говорю я и его тело оказывается вплотную ко мне. Он будто подлетел на своих двух, я вздрагиваю и его руки собственнически падают на мои бедра. Дыши, Тереза.

Харрис одаривает меня слабым свежим дыханием, окутывает невероятно мягким, располагающим и уютным ароматом сандала. Я стойко держусь, продолжая смотреть в глаза. Что он видит в моей зелени? Считает ли он успокоением, как считал раньше? Я вспоминаю раненного Харриса, который уязвимым позволил мне быть рядом. Это один из тех моментов, в которых он впустил меня в свои стены. Насколько мы отдалились? Если я заговорю о его матери, закроется ли он? Повторит ли те грубые и обидные слова?

— Ты заставляешь меня убрать эту ложбинку между бровями, — говорит он и большим пальцем проводит линию между моими бровями. Я непроизвольно хмурюсь, и сама не замечаю этого.

— Ты можешь помочь мне, но другим способом, Харрис, — начинаю я, приближаясь к его внутренним стенам. Он задумчиво смотрит на меня, в голубых глазах я вижу рыжую копну своих сияющих волос. Его глаза такие глубокие и поглощающие.

— Чего ты хочешь? — это опасный вопрос, Харрис. Ты не готов ко всем моим вопросам. Я внутренне прикасаюсь к его каменной стене размером с материк. Она шершавая, жёсткая на ощупь и занозистая.

— Что случилось с твоей мамой? — спрашиваю на одном дыхании. Его внутренние стены дрожат под моей ладонью, вибрацию доносят по всем нервным окончаниям. Он расширяет глаза, удивление на его лице стоит всех картин в мире. А также скрытая борьба, но я не боюсь его дрожащих стен, я продолжаю держать свою ладонь. И кусочек стены ломается и трескается.

— У меня была полноценная счастливая семья с безумно любящим отцом и странной, но прекрасной мамой. Она обожала всё голубое и блестящее, природу, арахис, дельфинов и меня. Иногда всё это она совмещала вместе, — он хмыкает, и я поражённо слушаю его откровенность. Я осторожно кладу ладонь на его сердце, ощущая слабый ритм.

— Она читала мне Хемингуэя и любила картины Франсуа Буше, а я, будучи маленьким мальчиком, ненавидел всё это. Но от её весёлого голоса и смеха никак не мог оторваться, поэтому часами слушал её чтение и рассказы об очередной выставке или картине. Я часто злился на неё, мне казалось, она была ребёнком похуже меня и делала многие необдуманные вещи. Я спрашивал отца «Почему мама так поступает?», а он смеялся и полными глазами любви отвечал мне, что она — источник жизни. Он сказал это ребёнку, — он тихо смеётся, и я улыбаюсь.

— Мой отец разбился в собственной машине по пути в город. Он не справился с управлением и оставил маму и меня одних. Я был маленьким, чтобы поддерживать и защищать оставшуюся семью, да и выбор мне никто не давал. Андреас появился на похоронах, пообещав моей матери, что сделает всё возможное, чтобы мы жили в комфорте, хоть и не сможет вернуть отца. Наглый лживый ублюдок. Мама впала в длительную фазу оцепенения, доминировали примитивные механизмы защиты психики: вытеснение и отрицание. Она плакала, злилась, винила себя. И лучше бы так всё и оставалось, но в один день она замолчала. Замолчала навсегда, впав в глубокую депрессию. Моя мама не смогла принять смерть отца. Она стала социально изолированной, равнодушной и неспособной выполнять обычные функции своего организма. Вспомни, что я сказал тебе, Андреас пообещал позаботиться о ней и он позаботился. Он спрятал её в клинике, и я понятия не имею где именно, даже в какой чертовой стране он упрятал её. Всё, что он может — это манипулировать и контролировать меня собственной мамой, Тереза. Он не раз говорил мне, что одно лишнее движение и жизнь моей мамы отправиться вслед за отцом, — он заканчивает рассказ и я чувствую слёзы на своих щеках. Они бегут, не останавливаясь и я вжимаюсь в себя, смотря в его серьёзное лицо с хмурыми бровями.

— Не этого ты ожидала, очевидно. Но ты сама попросила, — Харрис беззаботно пожал плечами, и я не выдержала, крепко прижалась к его груди, обхватывая руками талию. Он напрягся так сильно, что в моменте мне показалось, что он вытолкнет меня. Мужчина молча позволял мне обнимать его, молча жалеть и проникаться сочувствием.

— Поэтому ты перестал чувствовать? Ты выбрал быть социопатом, — отвечаю на свой же вопрос, и он кивает.

— Жесткое обращение привело к формированию социопатических черт характера. Страшные события и насилие привело меня к огрублению души и чувств. Я не сам выбрал не чувствовать, меня сломали, — говорит он и я шмыгаю носом.

— Ты совсем ничего не чувствуешь? — спрашиваю с надеждой, ведь иногда в его глазах проскальзывают чувства, хоть и мимолётные. Харрис проводит гладкую линию по моей скуле своим большим пальцем и наблюдает за прикосновением.

— С тобой я чувствую, — тишина и честность в его голосе сражают меня. Мои глаза блестят и так быстро возгораются верой, что я не успеваю защититься. Мы смотрим друг на друга долгую минуту. Палитра зелёных и голубых глаз сливается воедино. И я прихожу в себя, словно меня облили ведром ледяной воды. Харрис — иллюзия чувств. Он никогда не испытывал ко мне и долю того, что я готова ему отдать. Он зеркало, отражение того, чего я хотела бы увидеть. Он был прав, когда говорил, что дал мне нормальное отношения, а я словно ребёнок потянулась к нему и влюбилась. Неприятно потратить столько времени на человека, чтобы осознать, что он так и остался для тебя никем. Потусторонним незнакомцем. Сломленным незнакомцем, находящимся так высоко надо мной, что у меня не будет возможности коснуться его внутренностей. Его сердца.

Я вышла из ванной комнаты, предварительно нанесла мазь на больные участки. Некоторые действия приносили дискомфорт телу из-за ран. Я не могла нормально спать на спине, сидеть на стуле и в общем, облокачиваться на поверхности. Тем не менее, сильный вздох сопутствовал увиденному на кровати платью. Это было прекрасное чёрное платье. От одно вида у меня перехватило дыхание и сердце учащенно забилось, осознав, что это совершенство будет на мне. Корсетное платье в пол