Я оглядел завсегдатаев, пьянчуг — представителей одного со мной вида — и пожелал всем им смерти.

Когда затею писать мемуары, назову этот период моей жизни „годами собачьего корма“. Процветание мое оказалось иллюзорным. Не вполне понимаю каким образом, однако со времени несчастного случая я стал — если это возможно — заметно беднее. Тарифы в Пимлико выросли, кажется, что все подорожало — и восстановление электроснабжения и телефонной связи обошлось мне в кругленькую сумму. Я так разозлился, что велел им отключить телефон навсегда — в конце улицы имеется более чем приличный телефон-автомат. Вот без электричества мне, к сожалению, не обойтись.

Бюджет свой я расписываю, точно скряга, бесконечно сравнивая цены в самых дешевых супермаркетах, жизнь моя обратилась в перечень крохотных компромиссов и согласований. Если мыть голову мылом, рассуждаю я, не придется покупать шампунь; если и бриться с мылом, можно сэкономить на бритвенном креме; а если купить упаковку мыла совсем уж дешевого, останется немного дополнительных денег на еду, и так далее. Я не удаляюсь от квартиры больше, чем на 200 ярдов — все нужное мне находится в пределах этого небольшого круга. Курить я бросил, но от спиртного отказываться не желаю, — и таким образом, нужды мои сократились до абсолютного минимума.

На днях я изучал содержимое того, что счел консервными банками с разными видами тушеного мяса, отыскивая такую, в которой побольше овощей (что позволило бы урезать расходы на них), и вдруг был гастрически зачарован надписью на одной из жестянок: „большие куски крольчатины в густом темном соусе“. Я повернул банку и увидел марку изготовителя „Боузер“. Банка еды для собак, попавшая не на ту полку. И тут я подумал, что если купить шесть жестянок „Боузера“, приправить их лучком и морковкой да разогреть на сковороде, то выйдет столько кроличьего рагу, что я продержусь на нем целую неделю. Буду есть его с основным моим гарниром, с рисом (мистер Сингх покупает мне рис в каком-то удаленном торговом центре сразу 10-килограммовыми мешками), и все мои потребности по части питания и кулинарии будут полностью удовлетворены, а экономия получится немалая. Так я и сделал, и надо сказать, у меня получилось очень вкусное рагу из боузеровского кролика, особенно если его вволю поливать томатным кетчупом да плюхать туда побольше вустерского соуса (надо сказать, что, по моему опыту, последние две компоненты важны при готовке любой собачьей еды: в ней присутствует нечто фундаментально зловонное, и ты всегда рискуешь тем, что послевкусие ее застрянет во рту на весь день, — от чего хорошо помогает перец). Теперь я обшариваю полки с консервами для домашних питомцев, сравнивая цены и специальные предложения, меняя ингредиенты, когда один вид кормов начинает приедаться: говядины стараюсь избегать — мои любимцы это печенка, курятина и крольчатина. Экономия не из малых.

Понедельник, 28 февраля

Вчера мне исполнился семьдесят один год и я решил изменить мою жизнь. Я понял, что обращаюсь в старичка с въевшимися привычками, тростью, пластиковым кошелечком на молнии, в котором лежат 68 пенсов мелочи, с любимым местечком в пабе, с регулярными перекличками стенаний и жалоб, перемежающимися мгновениями чистой, ужасающей мизантропии. Я ковыляю по дороге к смерти.

Отправившись в „Корнуоллис“, чтобы выпить праздничные полпинты, я миновал старика — забулдыгу, отверженного — казалось, застрявшего на краю тротуара, как если бы проезжая часть лежащей перед ним улицы была некой страховидной пучиной, неодолимым океанским простором. Я уж было решился перейти на другую сторону улицы и помочь ему, когда понял вдруг, что он преспокойнейшим образом мочится в сточную канаву, что-то бормоча себе под нос, безразличный к потрясенным или насмешливым взглядам прохожих (гогочущих подростков, уволакивающих детишек матерей). Я замер на месте, обездвиженный жутким видением будущего. Это мог быть и ты, Маунтстюарт, думал я, этот живой покойник не так уж и далек от тебя, как ты думаешь. Надо что-то делать.

И я вспомнил, что видел в витрине заброшенного магазина плакат: „СКП (Социалистический коллектив пострадавших). Ты можешь помочь. Заработай немного денег. Присоединяйся сейчас!“, а ниже номер телефона, по которому следует позвонить. Будь у меня чуть больше денег, рассудил я, наверное, было бы и чуть больше чувства собственного достоинства.

Я позвонил из будки телефона-автомата. Разговор произошел примерно такой:

МУЖЧИНА: Да?

Я: Я хотел бы вступить в СКП.

МУЖЧИНА: Вам о нас что-нибудь известно?

Я: Я видел ваш плакат, это все. Но я знаю кое-что о пострадавших. Провел несколько месяцев в больницах. И возненавидел их. Мне хочется сделать что-то…

МУЖЧИНА: Мы к больницам никакого отношения не имеем.

Я: О. (Пауза). Ну, не важно. Я просто хочу заработать немного денег. Об этом говорится в вашем плакате.

МУЖЧИНА: Ваше имя? То есть фамилия. Имя меня не интересует.

Я: Маунтстюарт.

МУЖЧИНА: Через дефис?

Я: Ни в коем случае.

МУЖЧИНА: Вы человек пожилой?

Я: Ну, в общем, немолод.

Последовала еще одна пауза, потом он дал мне адрес в Стокуэлле и сказал, чтобы я пришел к 5 часам дня.

Дом находится на Напье-стрит. Еще один Напье в моей жизни: предыдущий сделал мне немало добра, — и потому я счел это хорошим предзнаменованием. Дом оказался большим, стоящим несколько наособицу, требующим ремонта — штукатурка на его стенах пооблупилась. Роль штор на окнах исполняли простыни и газеты. Перед тем как нажать кнопку звонка, я стянул с шеи галстук. Я был в костюме (как и всегда — больше мне надеть нечего). Дверь открыла молодая женщина с острым личиком и слабым подбородком — круглые очки в металлической оправе, волосы заплетены в свисающие с головы неровные косички. „Да?“ — подозрительно произнесла она. „Я Маунтстюарт — мне сказали, чтобы я пришел к пяти“. Женщина почти притворила дверь. „Джон, — крикнула она внутрь дома, — тут какой-то старикан, говорит, что его зовут Маунтстюартом“. „Сильно старый?“ — отозвался мужской голос. „Вообще-то, сильно“, — сообщила она. „Пусть войдет“.

Она провела меня в большую комнату первого этажа. Вдоль двух ее стен выстроились на козлах декораторские столы с металлическими лампами на шарнирах. Эркерное окно завешено перекрывающим вид на улицу стеганным одеялом, три матраса кружком лежат на полу у камина. Там и сям валяются рюкзаки, полиэтиленовые сумки, кипы журналов и газет, открытые консервные банки, пластиковые бутылки колы. Все это чем-то напоминало квартиру Лайонела в Виллидж. По столам были разложены еще не сверстанные газетные полосы и всякие сопутствующие процессу верстки принадлежности — клей, комплекты переводных шрифтов „Летрасет“, пузырьки „Типпекса“, — имелась также пара электрических пишущих машинок со сферическими шрифтовыми головками. Помимо встретившей меня в дверях девицы, здесь находились еще трое. Нас познакомили. Остролицая носила фамилию Браунвелл; другую девушку, хорошенькую, с темными волосам и спадающей до ресниц челкой звали Роут. Присутствовал также мужчина в худосочной бородке (выглядевшей так, словно из нее беспорядочным образом выдрали клочья, оставив на месте их голые проплешины), назвавшийся Халлидеем; и наконец, высокий, худой, симпатичный парень (вроде бы, постарше остальных, я бы дал ему тридцать с лишним) с длинными, до плеч волосами, разделенными посередке пробором; этот сказал: „А я Джон“.