– Этому пора положить конец, – тихо, но твердо произнес он.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала Катарина.

– Ты больше не должна принадлежать Эрнану.

– Ты знаешь, Рамон, душой, сердцем, всеми помыслами я всегда была и буду только твоей. Даже если бы мы никогда больше не встретились, все равно это было бы так.

– Я говорю о другом.

Молодая женщина вздрогнула и твердо произнесла:

– Обещаю, что больше никогда не лягу в постель с твоим братом. После того что было у меня с тобой, я просто не смогу.

– Что ты ему скажешь?

Катарина тяжело обронила:

– Не знаю.

Они незаметно соединили руки: ладонь Катарины была горяча, как огонь, тогда как пальцы Рамона холодны, словно лед.

Ветер усилился, паруса были напряжены до предела, и корабль стремительно мчался вперед. Временами вода захлестывала палубу, и матросы настоятельно советовали Катарине и Рамону спуститься в каюту, но те не слушали. Что значило безумство стихии по сравнению с тем, что бушевало в их душах?

Потом Катарина все-таки сошла вниз, к Исабель, и пробыла там до утра. К утру шторм стих, но горизонт по-прежнему заслоняла плотная синеватая мгла. Капитан сказал, что нужно причалить к берегу. Необходимо было починить кое-какую оснастку, и еще он надеялся пополнить запасы пресной воды.

Предполагалось, что остановка будет долгой, потому Катарина, Рамон и Исабель сошли на берег. Местность выглядела безлюдной; ветер трепал высокую траву, вдали виднелся лесок. Камни были покрыты густым мхом, стволы деревьев опушены лишайниками, кое-где землю прорезали глубокие овраги. В одной из низин обнаружился ручей, и матросы отправились туда за водой.

Рамон молчал. Его задумчивый взгляд был устремлен в пустоту.

– Скоро мы будем дома… – начала Катарина и не закончила: ее внимание привлекла большая группа людей, которая вышла из леса и направилась к ним.

Катарина немедленно подозвала к себе Исабель, а потом нашла взглядом капитана. Ему уже доложили о незнакомцах. Было бы лучше сняться с якоря и отплыть, но работа не была закончена, к тому же часть матросов разбрелась по местности. Капитан решил подождать.

Незнакомцы приблизились к капитану. Катарина видела, что они мирно беседуют. Мужчины были одеты так, как обычно одеваются простолюдины: в куртки и штаны из грубой ткани, бесформенные шляпы, шерстяные чулки и деревянные башмаки. У них имелось оружие: ножи и даже мушкеты.

Один из мужчин, по-видимому возглавлявший отряд, кивнул в сторону Рамона и Катарины и произнес несколько слов. Капитан что-то ответил, потом подошел к пассажирам. Молодой женщине показалось, что он выглядит встревоженным и смущенным.

– Эти люди хотят поговорить с вами, святой отец, – обратился он к Рамону.

– Хорошо, – ответил тот и направился к незнакомцам.

Катарина, не раздумывая, пошла следом.

– Вы католический священник? – с ходу спросил мужчина.

– Да. Аббат Монкада.

– Даже аббат? Не простой священник? Тогда нам вдвойне повезло. Вы испанец?

– В чем дело? Кто вы?

– Нам нужен священник, – твердо произнес мужчина, проигнорировав последний вопрос. – Вы должны пойти с нами.

Испуганная и встревоженная Катарина молча слушала. Рамон держался спокойно и серьезно.

– Я пойду, только скажите зачем. – И повторил: – Кто вы?

– Разумеется, пойдете! – Мужчина усмехнулся. – Мы те, кого подобные вам называют еретиками. Меня зовут Якоб Феннеке, я их предводитель.

– Если так, то я вряд ли смогу помочь вам совершить какой-либо обряд, – сказал Рамон.

– Речь идет не об обряде, аббат. Вы нужны нам не для этого. Видите ли, недавно умер мой брат, вернее, его убили. Согласитесь, святой отец, человека нельзя убивать безнаказанно? – Он говорил со спокойной и оттого по-особому страшной, тяжелой угрозой.

– Вы не можете сами вершить суд, – сказал Рамон. – Это противно Божьей воле. Оставьте мысли о мести.

– И это говорит инквизитор!

В смехе Якоба Феннеке звучали презрение и ненависть.

– Я никогда не был инквизитором. Я настоятель обители Святого Бенедикта.

– В душе вы все инквизиторы! Вы привыкли хозяйничать в чужих душах, как и в чужой стране! Довольно слов. Идите за нами, аббат.

У Катарины перехватило дыхание. Однако в следующую секунду она громко, отчаянно воскликнула:

– Капитан! Сделайте что-нибудь! Этого нельзя допустить!

– Сразимся, капитан? – спокойно произнес Якоб Феннеке. – Там, в лесу, у меня много людей!

Капитан не сдвинулся с места.

– К какому часу нам ждать возвращения святого отца? – нерешительно спросил он.

– Можете не ждать. Он не вернется.

Катарина подошла к человеку, назвавшемуся Якобом Феннеке, и, прежде чем заговорить, поискала что-то взглядом у него в лице. Но не нашла.

– Быть может, вам нужен выкуп? Мой отец – хозяин этого корабля. И у меня есть золотые вещи!

Якоб Феннеке внимательно посмотрел на нее и ответил:

– На свете существует кое-что поважнее золота, госпожа.

– Неужели человеческая жизнь и человеческая совесть не важнее всего? Разве аббат Монкада чем-то провинился перед вами?!

– А чем мой брат провинился перед инквизицией? Слышали ли вы, как трещат человеческие кости в «испанском сапоге», видели ли, как лопается кожа в пламени костра?! Известно ли вам о том, что инквизиторы говорят: «Истязание бренного тела во имя спасения души есть милосердие»? А еще они утверждают, будто смерть на костре искупает вину перед Богом!

– Да, это правда, потому для всех нас будет лучше, если я действительно пойду с вами, – неожиданно произнес Рамон.

– Я тоже пойду! – в ту же секунду заявила Катарина.

Он резко повернулся к ней.

– Нет!

– Да! – яростно воскликнула она и обратилась к Якобу Феннеке: – Вы были рядом со своим братом в его смертный час?

– Был, – глухо отвечал тот, – в моей душе до сих пор полыхает костер.

– И вы, – Катарина горько усмехнулась, – решили, что сможете потушить его чужой кровью?

Мужчина молчал, тогда она добавила:

– Вы не можете запретить мне быть рядом с… моим духовным наставником.

– Госпожа Катарина! – воскликнул капитан, но Якоб Феннеке перебил его:

– Мы уважаем ваше решение. В нашем лагере есть женщины, мы передадим вас на их попечение. Вы будете в безопасности.

– Кэти, – негромко произнес Рамон, – подумай об Исабель.

Она повернулась и встретилась с ним взглядом. В ее глазах был не только страх, но и горячая надежда, спасительное неверие в то, что все может закончиться так плохо.