Можно осторожно предположить, что своим вступлением в «Союз» отец Иоанн делал своего рода «послание» русским людям и держал в голове опять-таки Толстого, который в это время решительно осуждал монархию за насилие. Ведь, по словам Екатерины Духониной, даже причиной поражения России в русско-японской войне он тоже считал Толстого и толстовцев.

Вступлением в «Союз» Иоанн Кронштадтский бросал свой авторитет на другую чашу весов.

Но было уже поздно…

Последний раз он посещает Суру летом 1907 года. В 1908 году у него хватает сил только чтобы приехать в Ярославскую губернию, в основанный им Вауловский женский скит. Благодатная природа и службы в скитской церкви благотворно действуют на него. Однако и здесь его преследуют иоанниты.

«На одной из литургий… – пишет сопровождавший его будущий епископ Арсений (Жадановский), – у запертых входных дверей поднялся страшный шум и вопль. Кричали: “Батюшка, вели пустить – причасти нас!” Это ломились так называемые иоанниты, которых пришедшая из Ярославля охрана решила не допускать в храм… Проходя по двору Вауловского скита, я был однажды задержан несколькими людьми, задававшими вопрос: “Разве вы не верите, что в отца Иоанна вселилась Святая Троица?”»

На закате жизни батюшка всё больше и больше начинает раздражаться на неистовую любовь к нему наиболее ревностных поклонников. У него всё меньше и меньше сил, чтобы отвечать на эту любовь, чтобы сдерживать ее и направлять в русло любви к Богу, а не к батюшке Иоанну. После возвращения из Вауловского скита он служит обедню в Иоанновском монастыре, «худенький и слабенький», как замечает Екатерина Духонина.

«Народу набралось видимо-невидимо; трудно было пробраться вперед, и я встала сзади, против царских врат… После обедни мне удалось пройти в игуменскую и в батюшкин кабинет. Батюшка вышел, очень радушно приветствовал всех почитателей, собравшихся повидать его, и сказал матушке Ангелине: “Боже мой, какой сегодня страшный беспорядок устроили! Ведь у вас тут решительно невозможно служить. Я хотел всех приобщить; но, видя эту страшную давку, должен был поневоле уйти”».

Позвольте! В чем была виновата игуменья? Разве не из-за него была эта давка?

Епископ Вениамин (Федченков) вспоминал, как однажды, будучи еще молодым, возвращался из Кронштадта в Петербург на пароходе. На пароходе к нему обратился богомолец из народа:

«– Я слышал, Батюшка звал нас всех на обед, а обеда-то не было?! А-а?

Я понял наивность души этого посетителя и спокойно разъяснил ему, что под “пиром” Батюшка разумел Святое Причащение… Он понял и успокоился:

– Вот оно что! А я-то думал, он обедать позвал».

Едва ли к концу жизни Кронштадтского многие из толпы, которая его постоянно окружала и молилась, по сути, именно на него, понимали разницу между «пиром» и «обедом». В поклонении Кронштадтскому было много языческого. И он, как просвещенный иерей, не мог этого не понимать.

Последний раз отец Вениамин вместе с товарищем по духовной академии посетил батюшку незадолго до его смерти.

«Батюшка вышел к нам уже слабеньким. Пригласивши сесть, он устало заговорил:

– И чего вам от меня, старика, нужно?

– Батюшка, – ответил я, прости меня за это Господи! – если бы вы были простой “старик”, к вам Россия не ходила бы.

– Ну, ну! – махнул он рукою, не желая спорить…»

Вот что вспоминала о своем последнем посещении отца Иоанна на его квартире его духовная дочь Екатерина Духонина:

«Батюшка повернулся ко мне и с неописанною радостью сказал мне тихо на ухо: “Знаешь, дорогая моя, через три недели у вас наступит Рождество и торжество”. Я с удивлением посмотрела на него, не зная, как понять, и видела, что его лицо как-то необыкновенно сияет. Затем батюшка прибавил, смотря на меня всё тем же сияющим взглядом: “Поверишь ли, дорогая моя, что я ведь только и живу одними Святыми Тайнами. Если бы их не было, то я давно не существовал бы…” Вскоре батюшка вышел к одной больной и спросил, что ей нужно. Она стала что-то объяснять… Батюшка сказал: “Я ничего не слышу, говорите громче!” Тогда она сказала, что у нее болит нога и ей нужно с ним поговорить. Он ответил: “Вы видите, я сам еле живой, ничего не могу с вами говорить. Простите и прощайте!”»

…20 декабря 1908 года отца Иоанна не стало.

«Душно мне, душно…» – говорил он перед смертью. С медицинской точки зрения это была, вероятно, сердечная недостаточность. Так же задыхался в Астапове перед смертью Толстой.

Но поклонники отца Иоанна увидели в этих словах символический смысл. Батюшке стало душно в храмине его тела. Душа искала последней свободы. Но, быть может, и душа Толстого искала последней свободы, когда в бреду он произнес свои последние слова, записанные доктором Маковицким: «Я пойду куда-нибудь, чтобы меня никто не нашел… Оставьте меня в покое…»

В могилах двух великих антагонистов, Иоанна Кронштадтского и Льва Толстого, как это ни странно, есть что-то общее. Хотя различий, разумеется, гораздо больше.

Оба похоронены не на родных погостах и не на обычных кладбищах, церковных или гражданских. Оба придумали для себя исключительные и загадочные места захоронения, к которым по сей день не зарастает «народная тропа».

Толстой, согласно его распоряжению, похоронен в лесу Старого Заказа, на краю оврага, далеко от фамильного погоста в селе Кочаки, где лежат его отец, мать и старший брат Дмитрий и где нашли упокоение жена, дети, внуки, правнуки.

Иоанн Кронштадтский похоронен под мраморным спудом в белом мраморном храме, заранее устроенном по его распоряжению в основании церкви Иоанновского монастыря.

Обе могилы стали местами культового поклонения людей, вот уже более ста лет совершающих туда своего рода паломничества, почти так же, как это происходило при жизни двух великих старцев. И сегодня на могилы отца Иоанна и Льва Толстого люди идут ежедневно, нескончаемым потоком, с разными целями, но все-таки движимые общим желанием как бы физического приобщения к останкам духовных гигантов. Приобщения, которое, по их вере и надеждам, может и даже обязано каким-то таинственным образом перерасти в духовное чудо собственного преображения. Интересно, что обе могилы в разное время подвергались осквернению, но не были уничтожены, хотя и такое вполне могло произойти. Усыпальница отца Иоанна была разорена во времена большевизма. Ее закатали бетоном, но самого тела батюшки почему-то не тронули. Во время фашистской оккупации возле могилы Толстого немцы разбили кладбище для своих офицеров. Однако уничтожить саму могилу они не решились.

Можно считать это исторической случайностью, а можно – волей Провидения. Так или иначе, магнетизм этих личностей, поражавший еще при их жизни, не только не иссяк после их смерти, но и обрел физическое воплощение в двух совершенно исключительных гробницах, которые по энергетической мощи можно сопоставить только с Тадж-Махалом и египетскими пирамидами.