Он никогда не был особенно верующим. А Бога, если он когда и думал о Нем, представлял в виде старца на облаке, у которого ему однажды придется просить прощения. Но теперь, завернувшись в огнеупорное одеяло с асбестовой пропиткой и глотая горячий, как в печи, воздух, сжигающий вокруг все живое, Садовский молился Ему со всей истовостью и рвением средневекового монаха. Он отчаянно и жадно глотал кислород, оставшийся в спальнике, старался как можно дольше задерживать дыхание, но все еще не был уверен, сможет ли выдержать огненную атаку. Еще повезло, что он лежит на выгоревшей траве, а поблизости нет кустарника, который может заняться пламенем. Огонь волнами пролетал над ним в поисках новой подпитки.

«Господи, пожалуйста, не дай мне здесь умереть! Я не хотел, чтобы Тейт погиб там, я бы обязательно впустил его в машину, клянусь. Да и в Грира я стрелять не собирался, хоть этот гад этого и заслуживал. А люди, которых я убил в Ираке… ну так то была война, а они были мусульманами. Они в Тебя не верили или же верили в какую-то другую искаженную версию Тебя, неправильную. А потому я не считаю, что это такой уж грех, как бы Ты на это ни смотрел. Не грех убить кого-то, кто первым хочет убить тебя».

Он слышал, как вокруг трещали от пламени ветки, время от времени на землю шумно падала одна из них. Да, эти бомбочки, изобретения Берта Пита, знали свое дело, черт, да они едва не угробили его самого. Интересно, как справились со своим заданием другие «Сыновья свободы», на карте заранее была определена линия взрывов, и тянулась она зигзагообразно через горный хребет Санта-Моники, государственный заповедник Топанга, к северу и югу от клуба «Ривьера Кантри» и дальше — к нагорью Палисейдс и Саммит-Вью. Причем время взрывов было рассчитано так, чтобы происходили они по цепочке и нанесли бы максимальный ущерб. Бомбочки взрывались по одной через каждые пятнадцать минут, и это способствовало распылению сил пожарных. Те высылали машины в одно место, где уже вовсю бушевал огонь, в этот момент где-то в нескольких милях происходило новое возгорание. Да на все Западное побережье Соединенных Штатов им никогда не хватит ни людей, ни специальной техники, чтобы предотвратить или хотя бы приостановить неминуемую катастрофу.

И тогда проснувшаяся пятого июля Америка прочувствует наконец проблему и у всех нормальных людей появится новое отношение к угрозе, которую представляют собой практически незащищенные южные границы.

В спальнике стало нечем дышать, весь кислород вышел. Садовский чувствовал, что затылок и плечи лежат в луже горячего пота, вся одежда мокрая, липнет к телу, точно прорезиненный комбинезон для плавания. Шум вокруг постепенно стих, и он решил, что можно расстегнуть молнию, хотя бы на дюйм или два, и глотнуть воздуха. В ту же секунду, как только он сделал это, лицо обдало черным пеплом, и Садовский стал отплевываться, чтобы убрать осевшую на губах и во рту пленку. Но открытого огня в крошечном отверстии он не увидел и через минуту стал потихоньку тянуть застежку молнии вниз — черт, она застряла! А потом вдруг услышал шаги, они, как показалось Садовскому, приближались. «Тейт, — подумал он, — парню удалось выжить!» Первым побуждением было крикнуть, попросить его о помощи. «Да будет тебе, не обижайся, ведь опасность теперь позади, неужели мы не сможем снова стать друзьями?» Но он был далеко не уверен, что Тейт не затаил против него зла, и парень вполне может воспользоваться беспомощным положением Садовского, ведь он лежит неподвижно, спеленатый, как младенец, в этом дурацком спальнике на молнии. Да Тейт насмерть его забьет, и все дела!

Шаги стихли, оставалось лишь гадать, о чем думает сейчас Тейт. Может, задается вопросом, почему Садовский не взял его с собой в асбестовый мешок? Вполне возможно, что он обгорел, и очень сильно. И на него будет страшно смотреть.

Но главное, как поступить ему, Садовскому? Притвориться мертвым? Или же он должен что-то сказать, пошевелиться в мешке, продемонстрировать, что жив?.. Пальцы инстинктивно потянулись к пистолету… только тут Садовский вспомнил, что оставил его в машине.

Человек стал приближаться; какие тяжелые у него шаги! Возможно, силы Тейта на исходе, едва тащится, бедолага. Тогда это совсем неплохо. Если он сейчас помрет, Садовский заберет его бумажник и удостоверение личности, а тело, наверное, так никогда и не идентифицируют. К завтрашнему дню кругом будет полно останков, не поддающихся идентификации, заключил Садовский.

И еще он надеялся, что при Тейте будут паек и фляга с водой. В горле у него пересохло, свой запас воды он оставил в машине.

Садовский лежал, но больше ничего не слышал, однако ощущал чье-то присутствие рядом, через крохотную дырочку даже чувствовал запах… который ничуть не был похож на запах человеческого пота или плоти, пусть слегка обгорелой. Эти запахи были хорошо знакомы ему еще со времен войны в Ираке, когда они атаковали мятежников с применением белого фосфора. Нет, пахло по-другому, и почему-то запах напомнил ему о пустыне… о том дне, когда капитан Грир уговорил их пойти вместе с ним на то секретное задание в окрестностях Мосула. В точности так же пахло в заброшенном зоопарке дворца аль-Калли… где толстенные прутья решеток были согнуты чуть ли не пополам… где Лопес, бедный сукин сын, помогал нажимать на крылья железного павлина, чтобы обнаружить ящик. Железную коробку, которую, как клялся и божился Грир, он так ни разу и не открыл.

И Садовский решил не кричать. И не двигаться. Не подавать признаков жизни.

Шаги все ближе и ближе… И было в них что-то странное. Точно этот некто передвигался не на двух, а на четырех ногах…

Садовский пытался застегнуть молнию до конца, но ее заело.

А запах — горелой шерсти и кожи — становился все сильнее.

Садовский замер, не осмеливаясь даже дышать.

Но кто-то другой дышал, причем прямо у него над головой. И вот, глянув в крохотную дырочку, он вдруг увидел зеленый глаз, огромный, с бейсбольный мяч. Глаз смотрел прямо на него. Садовский вдруг почувствовал, как по бедру поползла струйка горячей мочи.

Создание фыркнуло, запах из пасти был отвратительный, тухлый, как из мусорного контейнера, а затем Садовский почувствовал, как чья-то широченная лапа скребет верхнюю часть мешка… ищет, как к нему подобраться.

«Господи Иисусе, Пресвятая Богородица…»

Садовский даже мысленно не смог быстро произнести эти несколько слов и не мог придумать, как быть и что делать дальше. Так и лежал, боясь шевельнуть рукой или ногой.

А лапа скребла все сильнее и настойчивее, и еще Садовский готов был поклясться, что слышал клацанье и скрежет когтей, которые вдруг выпустило животное. Вот один из них, длинный, изогнутый и острый на конце, проник в маленькое отверстие, потянул застежку молнии, и она поползла вниз, гладко, без проблем. Теперь Садовский лежал, точно сардина в открытой консервной банке, а прямо над ним стояла, как ему показалось, гигантская гиена, зверь с пятнистой шкурой, огромными клыками и толстой гривой черного меха, окаймляющего шею и плечи.

Садовскому хотелось вскочить и побежать, но ноги застряли в нижней части спальника. И когда он начал брыкаться, чтобы высвободить их, страшная клыкастая тварь приподнялась на задних лапах и темный мех у нее раздулся капюшоном, точно крылья у летучей мыши-вампира. А потом — Садовский даже не успел издать и звука — тварь запрокинула голову и издала вой, протяжный и страшный, от которого кровь стыла в жилах, — ничего подобного Садовский прежде никогда не слышал. Этот вой был так громок, что заглушил его крик.