пресса, по сообщениям немецких дипломатов, считала отставку Бисмарка «событием, безрадостным для Франции, и высказывала мирной политике канцлера запоздалое признание». Из Петербурга германский военный атташе докладывал, что уход канцлера «произвел повсеместно удручающее впечатление»[797]. Казалось, вся Европа была едина во мнении, что отставка Бисмарка создала серьезную угрозу нормальному развитию международных отношений.

Когда отставной политик покидал Берлин 29 марта, проводить его пришли тысячи людей, так что эскорт лишь с трудом прокладывал путь через толпу. «Отъезд князя Бисмарка во Фридрихсру превратился в гигантскую овацию, — писал австро-венгерский дипломат, — Уже в три часа люди начали собираться на улицах и площадях, по которым князю предстояло проехать от Вильгельмштрассе к Лертскому вокзалу в Моабите. Когда в шестом часу экипаж, в котором он сидел, отправился от канцлерской резиденции, масса людей стояла практически плечом к плечу вдоль всего его пути на вокзал»[798]. Приветственные возгласы, овации, цветы, пение патриотических песен сопровождали Бисмарка до вагона поезда. Теперь, когда он перестал быть действующим политиком, его стали рассматривать как выдающегося государственного мужа из славного прошлого.

Так одновременно с окончанием карьеры «железного канцлера» началось победное шествие «легенды о Бисмарке», которая просуществовала долгие десятилетия и попортила еще немало крови и Вильгельму П, и некоторым его преемникам.

Глава 16

ТИХАЯ ГАВАНЬ

Весной 1890 года Бисмарк оказался во Фридрихсру. Впервые за долгие десятилетия он был совершенно свободен от государственных дел и мог посвятить себя заслуженному отдыху. По крайней мере именно на это надеялись и Иоганна, и Герберт, полагавшие, что отставной канцлер будет спокойно наслаждаться сельской идиллией. В конце концов, он сам неоднократно заявлял о таком желании. Однако на практике все оказалось иначе.

Политика, главная страсть Бисмарка, не отпускала его. «Железный канцлер» вовсе не планировал устраняться от происходивших в Германии процессов. Он по-прежнему каждый день читал множество газет и тщательно следил за всем происходившим в стране. Его деятельность теперь определялась двумя намерениями. Одно заключалось в том, чтобы вернуться к власти. Другое — отомстить своим политическим противникам. Если в первом он в итоге так и не преуспел, то второе удалось ему в полной мере. Его сын Герберт в это время жаловался, что отец живет только для сведения старых счетов.

Уже в апреле прошли переговоры о сотрудничестве с газетой умеренно либерального направления Hamburger Nachrichten («Гамбургские известия»). Владельцы издания были готовы предоставить Бисмарку хоть все полосы сразу. Редактор Герман Хофман[799] постоянно курсировал между Гамбургом и Фридрихсру. Вновь взявшийся за перо, как во времена революции, Бисмарк показал себя талантливым и работоспособным публицистом, сочинив в течение нескольких лет сотни (а по некоторым подсчетам, не менее тысячи) статей по актуальной проблематике.

Поместья Бисмарка быстро превратились в место паломничества журналистов, как немецких, так и иностранных. Отставной канцлер охотно давал им интервью, в которых резко критиковал действия правительства. Своего преемника Каприви он хвалил как весьма душевного человека, но одновременно демонстрировал собеседникам всю его безграмотность в политических вопросах. Жестко критиковал Бисмарк ухудшение отношений с Россией, заключение соглашения с Великобританией об обмене Занзибара на Гельголанд, новый военный законопроект, сокращавший срок службы до двух лет. В любом действии правительства экс-канцлер находил повод для критики и предрекал катастрофу, которая с неизбежностью ждет германскую политику.

Бисмарк всячески подчеркивал, что состояние его здоровья прекрасно и вполне позволяло ему исполнять свои обязанности. Навестивший его в апреле 1891 года английский журналист Сидни Уитмен был шокирован: «железный канцлер» выглядел лучше, чем десять лет назад! «Его цвет лица был розовым и свежим, — писал Уитмен. — Рядом со мной шел пожилой человек с военной выправкой, которая могла бы быть результатом многих лет активной службы, и находился в наилучшем здравии и настроении»[800].

На службу Бисмарку поставил свое перо один из самых блестящих публицистов рубежа веков — Максимилиан Харден[801]. Сделал он это совершенно добровольно; «железный канцлер» некоторое время даже не знал, кто скрывается под псевдонимом Апостата, которым подписывались статьи, прославлявшие его и резко критиковавшие правительство. Только в феврале 1892 года Харден по приглашению Бисмарка приехал во Фридрихсру. Стороны оказались довольны встречей, и их сотрудничество продолжилось. Впоследствии Харден — с преувеличением, но не без оснований — заявлял, что именно он создал тот образ «железного канцлера», который существовал в немецком обществе после смерти Бисмарка[802].

Выпады из Фридрихсру, неизменно привлекавшие внимание широкой общественности, изрядно беспокоили политическую элиту в Берлине. Там опасались, что волна популярности Бисмарка станет слишком высокой и «старец Саксонского леса», как его все чаще называли, сумеет вернуться к власти. 23 мая 1890 года Каприви отправил всем германским представительствам за рубежом циркулярное письмо, в котором говорилось, что высказывания отставного канцлера находятся в противоречии с политикой действующего правительства и не имеют никакой ценности. «Об уколах, направленных в мою сторону, я не буду говорить, мне они безразличны; но я считал Каприви более способным», — отреагировал на это Бисмарк[803].

Впрочем, далеко не всегда он мог воспринимать происходящее столь позитивно. Давая в июле 1890 года интервью корреспонденту российской газеты «Новое время», отставной канцлер горько жаловался: «Мне при жизни отдают почести смерти. Меня хоронят, как Мальбрука. Не только хотят, чтобы Мальбрук не возвращался, но хотят, чтобы Мальбрук в самом деле умер. […] Я сорок лет занимался политикой, и сразу отстать от этого невозможно. Правда, мне в этом усердно помогают — и никто из моих товарищей по политике, никто из многочисленных знакомых моих меня не вводит в соблазн своими посещениями. Меня чураются, обегают как чумного, опасаясь скомпрометировать себя свиданием со мной Мне не могут запретить думать — но хотели бы запретить выражать мои мысли словом, и если бы можно было, мне давно надели бы намордник»[804].

Поскольку надеть намордник было невозможно, молчать Бисмарк не собирался. В своих беседах с посетителями — а также в публичных выступлениях — он часто говорил не только о текущей ситуации, но и о заповедях политики в целом. Любил Бисмарк рассказывать своим собеседникам и о прошлом. Его посещали не только журналисты, но и историки: Генрих Фридъюнг, создатель капитального труда «Борьба за господство в Германии», Генрих фон Пошингер, опубликовавший затем обширные материалы к истории политической деятельности «железного канцлера», Генрих фон Зибель, автор апологетической «Истории основания Германской империи Вильгельмом I», В разговорах с ними Бисмарк приступил к созданию легенды, которая должна была получить хождение еще при его жизни. Легенды о великом государственном деятеле, принимавшем неизменно верные решения,