Земля под ногами была твердой и сухой, и когда глаза Аша привыкли к тусклому свету звезд, он пошел скорым шагом, исполненный решимости удалиться от лагеря на возможно большее расстояние. Ему хотелось выйти за пределы слышимости голосов и запахов людей и животных, за пределы видимости костров и керосиновых фонарей, прежде чем хотя бы начать думать об Анджали и о себе самом.

До сих пор постоянная занятость делами лагеря мешала Ашу всерьез задуматься о личных проблемах. Он не мог позволить себе отвлекаться от выполнения служебных обязанностей и должен был безотлагательно разбираться с любым, самым незначительным вопросом, ибо стоило только промедлить с принятием решений или улаживанием ссор в лагере, как начинался настоящий хаос. Проблема, связанная с Джали, была сугубо личным делом, и он мог разобраться с этим позже: никакой необходимости в спешке нет, он увидится с ней сегодня вечером, и завтра вечером, и послезавтра вечером… У них еще полно времени…

Но теперь вдруг оказалось, что больше медлить нельзя. Время истекало, и если он собирается принять какое-то решение, то должен решить все сейчас, так или иначе.

Шум лагеря стихал, превратившись сначала в приглушенный рокот, а потом в слабый гул, который постепенно замер вдали, и в ночи наконец воцарилась тишина, такая глубокая, что впервые за много недель Аш услышал протяжные вздохи ветра и десятки других звуков, внезапно ставших явственно различимыми в ночном безмолвии. Шелест травы и листьев казуарины. Уханье совы и легкий частый топот какого-то ночного животного, рыщущего в зарослях пампасной травы в поисках корма. Стрекот сверчка и хлопанье крыльев летучей мыши. И доносящуюся откуда-то издалека ночную песню всей Индии – вой шакальей стаи.

На протяжении примерно мили равнина оставалась плоской, а потом круто пошла вверх, и Аш перевалил через длинную низкую гряду, представлявшую собой всего лишь каменистый хребет, выступивший из голой земли. По другую сторону возвышенности он обнаружил, что больше не видит лагерных костров или иных признаков человеческого присутствия. Только пустынная равнина вокруг да звездное небо над головой, а значит, идти дальше не имело смысла. Однако Аш машинально продолжал идти вперед и мог бы шагать еще целый час, если бы не наткнулся на высохшее речное русло, заваленное валунами и сплошь усыпанное гладкими, окатанными водой голышами, которые предательски выскальзывали из-под ног.

Пересекать русло при тусклом свете звезд почти наверняка значило бы растянуть лодыжку, и потому он нашел на берегу усыпанный песком участок и сел там, скрестив ноги, в традиционной индийской позе для медитаций, чтобы подумать о Джали… Во всяком случае, он собирался сделать именно это. Однако непонятно почему вдруг начал думать о Лили Бриггс. И не только о Лили, но и о трех ее преемницах: субретке из курортной театральной труппы, рыжеволосой буфетчице из трактира «Олений рог и перья» и соблазнительной плутовке из шляпной мастерской в Кемберли, чье имя он забыл.

Их лица без приглашения всплыли из глубин памяти и жеманно заулыбались ему. Четыре молодые женщины, которые были старше и гораздо искушеннее Аша и привлекали мужчин своей откровенной, беззастенчивой чувственностью. Однако ни одна из них не преследовала корыстных интересов, и сейчас казалось нелепым, что он хотел жениться на Белинде Харлоу, обладательнице мелочной торгашеской души, поскольку по сравнению с ними она казалась воплощением очарования, добродетели и целомудрия и вдобавок была леди. Он говорил себе, что любит Белинду, потому что она другая, совсем не похожая на четырех любвеобильных распутниц, чьи тела он знал досконально, но чьих душ не знал вовсе и никогда не стремился узнать. Ему потребовалось больше года, чтобы понять, что души Белинды он тоже не знает и что все восхитительные качества, которые он видел в ней, он сам выдумал и приписал некоему воображаемому образу.

«Бедная Белинда!» – подумал Аш, с легким отвращением вспоминая придуманный им эфемерный идеал и занудного молодого хлыща, которым он сам тогда был. Белинда не виновата в том, что не сумела соответствовать своему идеализированному образу, да и какая женщина сумела бы? Настоящая Белинда была вовсе не ангелом, а весьма заурядной и довольно глупой девушкой, которая волей случая оказалась миловидной и очень гордилась своей миловидностью, а потому была избалована лестью и низкопоклонством окружающих. Теперь Аш ясно понимал это. Сознавал он и то, что практичность, заставившая ее принять предложение мистера Подмор-Смита, и мстительность, погубившая бедного Джорджа, вряд ли могут считаться непростительными пороками, ведь очевидно же, что очень и очень многие люди обладают такими свойствами. Вероятно, когда бы дело касалось любой другой женщины, он сам назвал бы первый поступок разумным, пусть и неромантичным, а во втором увидел бы естественную реакцию женщины, обиженной на то, что ей солгали. Но поскольку эти поступки совершила Белинда, он воспринял их как подлое предательство по отношению к себе и испытал столь острое отвращение, что одно время был близок к помешательству.

Даже теперь при мысли о том, как она поступила с Джорджем, Аша слегка замутило. Он до боли ясно помнил лицо Джорджа, каким оно было тем жарким сентябрьским днем в Пешаваре. Но вот черты Белинды ускользали от него, и, пытаясь вызвать в памяти ее образ, он обнаружил, что помнит только, что глаза у нее голубые, а волосы золотистые, но как она выглядела в точности, как говорила, смеялась или двигалась, он забыл. Образ бывшей возлюбленной поблек, точно старый дагеротип, слишком долго пролежавший на солнце, и, если учесть все душевные муки, которые он претерпел из-за нее, казалось странным, что Лили Бриггс он помнит гораздо лучше. Хотя, возможно, в этом не было ничего удивительного: Лили поощряла Аша исследовать каждый дюйм своей теплой наготы, тогда как с Белиндой глубокое уважение удерживало любые проявления чувств в строгих рамках, и в тех редких случаях, когда Ашу дозволялось заключить в объятия туго затянутый в корсет стан девушки, его поцелуи дышали такой почтительностью, словно он был верующим, который целует икону.

В любовной истории с Белиндой элемент чувственности отсутствовал начисто, тогда как во всех предыдущих чувственное наслаждение было единственной целью. В результате, испытав на собственном опыте обе эти крайности, Аш решил, что теперь узнал о женщинах все, и, глубоко разочарованный своими познаниями, навсегда излечился от любви (при данных обстоятельствах вполне понятная реакция, хотя и не оригинальная). Однако, как и многие пережившие крушение иллюзий влюбленные, он снова влюбился, причем как будто в первый раз. И он точно знал, что в последний.

Это открытие не доставило Ашу никакой радости: он многое отдал бы за то, чтобы избежать любви, и, будь у него выбор, он бы даже сейчас предпочел отказаться от нее, поскольку сложившаяся ситуация грозила обернуться неминуемым разочарованием для него или для Джали, а то и для них обоих. Но он уже ничего не мог поделать. Прошло слишком много времени с той ночи, когда он вернул девушке половинку перламутровой рыбки и заключил ее в объятия – и в тот же миг понял, что они созданы друг для друга, точно две половинки разломанного талисмана, и что не только талисман Джали, но и он, Аш, снова обрел целостность, а вместе с ней несказанное счастье. Он не смог бы ничего изменить даже при большом желании и был не способен проанализировать или объяснить свое чувство. Оно просто было – как солнечный свет или воздух, которым он дышал. Неотъемлемая часть его существа…