условия, поскольку в ее понимании путешествие было способом собрать материалы для творчества. Кэнди подтверждала факт своего существования, собирая то, что сама называла «доказательствами». Собственно, она всегда что-то собирала. Когда мы отклонялись от проторенных путей, нам попадались крайне экзотические предметы, а сельская местность в Африке экзотична, как мало что на свете.

В Африке Кэнди нравилась музыка, и люди тоже нравились, и выбор блюд для Кэнди был шире: я там многого не ел, потому что я вегетарианец. Как-то Фодай повел нас в мясную лавку — цементированная площадка, столбики, навес. На цементе были разложены куски туши какого-то животного. Ты никак не мог выяснить, давно ли там лежит эта туша, но в лавке имелся то-пор, и, если ты хотел купить мяса, мясник разрубал тушу и вручал тебе кусок. Я увидел, как мужчины шли на охоту с ружьями, напоминавшими мушкеты, — очень старомодными на вид. У них был с собой порох и прочие причиндалы. Охота в стиле XIX века.

— Куда они идут? — спросил я у Фодая.

— Они идут на охоту.

— На охоту? И будут стрелять из этих ружей?

— Еще как!

Каждый год, когда наступало лето, мы загружали в машину художественные принадлежности Кэнди и, прихватив обоих детей, отправлялись за тысячу миль на север, на Кейп-Бретон, где, как правило, безвылазно проводили два месяца. Обычно все лето нас навещали друзья, так что коттеджи вокруг главного дома были полны народу, кухня никогда не пустовала. Первым делом я забирался под дом и чинил трубы, потому что зи-мой их непременно прорывало. В доме требовалось еще многое подремонтировать, но я как-то выкраивал время на сочинение музыки.

Главный дом был огромный, а у меня имелась еще и отдельная студия: коттедж с А-образным каркасом, где я сидел и писал музыку. Кэнди устроила себе мастерскую в гостиной. Иногда она приглашала на Кейп-Бретон свою хореографическую труппу — «Танцевально-Музыкальную труппу XXY», и ее участники репетировали в лодочном сарае под горкой, на берегу (позднее Зак перестроил его в жилой дом). Днем все работали в своих коттеджах, а за трапезой встречались в большом доме. По вечерам у столов для пикника обычно собиралось человек пятнадцать-двадцать, с аппетитом ели домашний ужин после целого дня творческой работы или вылазок к многочисленным рекам, на пляж, в лес, в соседние городки или в Национальный парк «Кейп-Бретонское высокогорье», где мы совершали пешие походы и высматривали лосей.

Кэнди создала на Кейп-Бретоне много произведений: цикл зарисовок насекомых, на основе которого появилась книга-гармошка «Книга дохлого жука»; деревянный ящичек, набитый камнями — «99 голубых камней»; еще одну книгу-гармошку с зарисовками веток — «Книгу веток»; бесчисленные пейзажи — виды возвышенности, по которой можно было попасть к утесам на океанском берегу, островок напротив нашего дома, за проливом. Так мы десять лет подряд превосходно и чудесно проводили там лето.

Летом 1990 года, когда мы поехали всем семейством, прихватив Джулиэт и Зака, на Юкатан, Кэнди, как всегда, составляла дневник. Потом мы отправились на Кейп-Бретон, а в конце лета возвратились в Нью-Йорк, в свой дом, чтобы вернуться к рутинной жизни — мы к работе, дети — к учебе.

И тут у Кэнди началось какое-то недомогание. Она говорила, что чувствует усталость. Обратилась к врачу, тот установил, что у нее нет ни болезни Лайма, ни паразитов, прописал витамины и велел ей бросить курить, и она бросила, сменила «Мальборо» на жевательную резинку «Никоретте».

Поздней осенью ей стало немного лучше, и за несколько недель до Рождества мы поехали на десять дней в Санта-Фе, в гости к Руди Вурлитцеру и его жене, фотографу Линн Дэвис (они снимали там дом). По ночам мы иногда ходили на горячий источник, где можно было сидеть в теплой воде и смотреть на звезды: верили, что это поможет исцелиться. Мы думали, что смена обстановки пойдет Кэнди на пользу, но в некоторые дни ей было трудно встать с постели. В то время мы еще предполагали, что ее недомогание вызвано чем-то вроде синдрома хронической усталости, а значит, пройдет далеко не сразу.

К Рождеству мы вернулись в Нью-Йорк, но на новогодних праздниках Кэнди стало хуже. Она продолжала работать и писать картины, но чувствовала себя неважно. Затем настал момент, когда у нее чуть ли не за одну ночь пожелтела кожа, и мы подумали, что это гепатит. В то время в Нью-Йорке находился врач Далай-ламы, и его удалось пригласить, чтобы он поставил диагноз. Через своих многочисленных знакомых я договорился, что он придет к нам домой, он пришел и взял анализ. Он попросил у нее образец мочи, ушел с ним в соседнюю комнату, скоро вернулся. Не стал говорить, в чем дело.

— Принимайте эти таблетки, — сказал он. — Разжевывайте их хорошенько.

Он дал мне примерно дюжину таблеток и сказал, что их следует принимать по одной, раз в неделю.

— А что нам делать, когда таблетки кончатся?

Он поглядел на меня как-то странно:

— Когда это произойдет, свяжетесь со мной.

Позднее я понял: он предполагал, что ее жизнь закончится раньше, чем запас таблеток.

Вскоре мне позвонили и сообщили результаты анализа:

— Мы говорили с тибетским врачом, и он говорит, что у нее рак печени.

Впоследствии я беседовал об этом с кое-какими людьми, спрашивал:

— Как он мог это определить?

— В прежние времена, — сказали мне, — врачи пробовали мочу на вкус. Если в моче есть сахар, значит, печень не в порядке.

Врач был очень опытный, и его анализ полностью подтвердился. Кроме того, врач заранее знал, что ей осталось жить шесть недель. Он не сказал мне об этом, но вскоре нью-йорк-ский лечащий врач Кэнди сообщила нам свой диагноз: он тоже взял анализы, подтвердил, что это действительно рак печени. Кэнди могла бы как-то выкарабкаться, будь это не рак печени, а гепатит.

При содействии моей приятельницы Ребекки, которая годом раньше переболела лимфомой и осталась жива, мы нашли для Кэнди лучшего онколога, и ее положили в клинику Слоун-Кеттеринг на химиотерапию. Она ложилась в больницу на несколько дней или неделю, потом возвращалась домой. У нее начался особый синдром: по ночам она все время ходила туда-сюда. В больнице шла гулять, постоянно бродила по коридорам. Это реакция на химиотерапию, уже известная науке. А дома она всю ночь напролет писала картины.

Когда жизнь висит на волоске, человеку всегда хочется верить в счастливую развязку, но в нашем случае мы лишь выдавали желаемое за действительное. Если бы я рассуждал трезво, то осознал бы: «Нет, ничего не помогает». Но меня даже