Сейчас китайское семейное фермерство переходит и к выращиванию товарных культур, требующих дорогостоящего оборудования. О таких культурах обычно, но ошибочно говорят, что они требуют масштабного призводства. Однако китайский тростниковый сахар выращивают, как и на Тайване, на маленьких фермах с урожаями, гораздо превосходящими урожаи на плантациях Филиппин и других стран Юго-Восточной Азии, несмотря на менее благоприятные почвенные и климатические условия. В Китае большую часть сахара производят в провинции Гуанси на юго-востоке страны. После возвращения к семейному фермерству в 1978 г. национальное производство сахара быстро выросло к 1985 г. в 2,5 раза. Сегодня урожаи сахарного тростника составляют около 75 т с гектара, немного меньше, чем на Тайване, однако на 40–50 % больше, чем на филиппинском острове Негрос{517}. Для глубокой вспашки китайские фермеры совместно нанимают или берут в лизинг большие трактора. Государство же гарантирует им, что стимулирование к производству не будет подорвано монопсонией закупщиков сахарного тростника, т. е. сахарными заводами.

Согласно условиям вступления Китая в ВТО в 2001 г., он снизил ввозные пошлины и ограничения в квотах на импорт сельскохозяйственной продукции до уровня, гораздо более низкого, чем это было в Японии, Южной Корее и на Тайване на аналогичных стадиях развития. Тем не менее после этого лишь одна сельскохозяйственная культура переживала импортный бум – это соевые бобы, чей объем импорта вырос с $ 3 млрд в 2001 г. до $ 25 млрд в 2010 г. В связи с этим интересно отметить, что урожайность китайской сои, посевы которой сосредоточены в северной провинции Хэйлунцзян, зависит главным образом от больших государственных ферм, а не от малых семейных. После реформ 1978 г. было решено все-таки сохранить в этой провинции несколько крупных коллективных хозяйств. В результате Китай пытается состязаться с международными крупномасштабными производителями сои (в основном американскими) и в лучшем случае оказывается на втором месте{518}. В 2010 г. ввезенные в страну 55 млн т соевых бобов составили 90 % всего китайского импорта зерновых (статистика учитывает соевые бобы как «зерно»). Что же касается риса и пшеницы, при выращивании которых структура семейного фермерства наиболее продуктивна, то импорт этих культур составлял в том же году лишь 400 000 т и 1,2 млн т соответственно, что меньше 0,5 % внутреннего потребления зерновых. При нынешнем состоянии экономики и уровне доходов в Китае глобальные крупномасштабные производители риса и пшеницы не могут состязаться на внутреннем рынке с китайскими семьями, обрабатывающими свои участки.

И все же было бы неверно представлять китайское семейное фермерство в виде буколической идиллии. Да, оно позволило миллионам китайских крестьян выбраться из нищеты, подкрепить сельхозпроизводство и создать у сельских жителей спрос на городские промышленные товары и услуги. При этом старинная склонность политической верхушки Китая рассматривать крестьян в качестве нескончаемого расходного материала никогда не исчезала. Несмотря на то что в КПК состоят 80 млн человек (среди которых крестьяне составляют небольшую и убывающую долю), политическая приверженность страны сближению города и деревни была гораздо менее устойчивой, чем после Второй мировой войны на Тайване, в Японии и даже в Южной Корее.

С начала 1990-х и до середины 2000-х гг. китайские лидеры молча взирали на то, как на фоне подъема городской экономики разрыв в доходах сельских и городских жителей достиг вопиющих размеров. Это нашло свое отражение в национальном коэффициенте Джини, который вырос с 0,3 (уровень Северо-Восточной Азии) до 0,45 (уровень Юго-Восточной Азии). Сегодня доход на душу населения в китайской деревне почти втрое ниже, чем у городских жителей, тогда как в странах Северо-Восточной Азии на аналогичной стадии развития эти доходы были примерно равны{519}.

Причина такого разрыва – в выборе налоговой и тарифной политики. Когда в городской экономике начался подъем, центральное правительство не стало поддерживать крестьянство (например, в виде субсидий, как это делалось в Северо-Восточной Азии) и одновременно позволяло местным властям облагать крестьян высокими налогами. Вдобавок крестьянам приходилось оплачивать свое медицинское обслуживание и обучение своих детей в школах, отрабатывать трудовую повинность и т. д. (В Китае социальное обеспечение в основном осуществляется и финансируется на региональном уровне.) По мере роста китайской экономики при Дэн Сяопине, а потом при Цзян Цзэмине значительно увеличился «городской уклон» в налоговой политике государства. Затем, с 2001 г., Китай отказался от большинства протекционистских мер по защите сельского хозяйства, согласно условиям своего вступления в ВТО.

Когда в 2003 г. президентом страны стал Ху Цзиньтао, в сельской местности уже нарастали социальные волнения. В начале своего срока Ху начал вести борьбу за политический правопорядок, призвав к построению «гармоничного общества» и, главное, пообещав устранить разрыв между городом и деревней. Примечательно, что он говорил в точности на том же языке, что и лидеры Японии, Тайваня и Южной Кореи, оправдывавшие субсидии для сельских жителей. В 2005 г. президент выступил с программным заявлением о том, что Китай перешел от первой стадии современного экономического развития, когда «сельское хозяйство поддерживает промышленность» (создавая активное сальдо, рынки и прочее), к следующей стадии, когда «промышленность возвращает оказанную ей помощь сельскому хозяйству, а город поддерживает деревню»{520}.