Сдача Корфы французам. – Отправление войск в Венецию

7 августа, на 30 лодках прибыл первый отряд французов с бригадным генералом Кордано, им не было никакой встречи от жителей, даже на другой день все лавки были заперты. В следующие дни прибывало французов по 200 и 300 человек. Английские крейсеры успели воспользоваться такими переправами, несколько лодок с людьми потопили, мало взяли в плен и захватили казну. С остальной частью войск 12 августа прибыл дивизионный генерал Цесарь (Сезар?) Бертье (племянник князя Невшательского), назначенный главнокомандующим Ионических островов. 14-го французы сменили наши войска и начали принимать крепостную артиллерию и магазейны. С сего дня начались беспорядки и притеснения всякого рода. В несколько дней взято было три контрибуции: первая для содержания пышного двора Бертье; вторая, граждане города должны были доставить каждому солдату на день фунт мяса, два фунта хлеба, бутылку вина, поставить в казармы нужное число дров, свеч, возить воду и снабдить каждого постелью и одеялом; третья, французы вооруженной рукой захватили в лавках сукно, холстину, сапожный товар и, собрав в городе всех мастеровых, заперли их в казарму, и таким способом оборванные, почти босые войска их чрез несколько дней явились одеты как нельзя лучше. Не видно было ни малейшей подчиненности, солдаты и офицеры вместе ходили в театр, по лавкам и трактирам, везде бесчинничали, греков били без пощады. Таковые поступки их производили на нас отвращение, а для жителей были причиной оказывать нам явное предпочтение. Бертье напрасно жаловался на нашу к ним холодность; и самому страстному любителю французов невозможно было похвалить их поведения. Почти каждый день происходили ссоры и поединки, дошло даже до того, что ни один содержатель кофейного дома и трактира не хотел принимать французов. Бертье, дабы привесть в ужас честных граждан и чтоб не смели они не только хвалить русских, ниже плакать о собственных бедствиях, набрал множество шпионов. Люди, воспитанные по правилам новейшей философии, атеисты без веры и нравственности, всемирные граждане, не имеющие отечества, бедняки, развращенные, надеявшиеся снискать благоволение правительства; словом, люди, отверженные от общества, самого низкого характера, картежные игроки, трактирные маклеры и даже публичные женщины подслушивали везде; а дабы начать разговор и узнать мнение другого, нарочно начинали осуждать французов; но как подобные сим хитрости заставляли каждого быть осторожным, то сии соглядатаи, будучи уже всем известными, дабы получить свое жалованье, по необходимости должны были клеветать. Кого же они предавали? Невинных, во-первых, благодетелей своих, потом знакомых и наконец всех честных и добродетельных граждан. Когда явным образом купленными злодеями правительство угнетает лучших подданных своих, то какую пользу могут принесть сии доносчики и какое чрез их услуги можно предупредить злоупотребление? Оставляю решить всякому благомыслящему. Удивляться надобно, что в нашем просвещенном веке нация, похваляющаяся лучшей образованностью, терпит такое тиранство и, не соображая деяний своего Аттилы, называет его великим человеком, гением!

22 августа кончились все надежды жителей; на крепости поднят трехцветный флаг и республика объявлена принадлежащей Франции. Сенат распущен, и бедный народ даже из любопытства не хотел слушать прокламации, которую при барабаном бое читали на всех перекрестках. В день именин Наполеона 15 (27) августа Бертье, окруженный блестящим своим штабом, вошел в церковь Св. Спиридония с музыкантами и барабанщиками; однако ж, заметя удивление, написанное на наших лицах, догадался, приказал музыкантам выйти, а гренадерам снять шапки. Ввечеру, с примкнутыми штыками ходили по домам, чтобы принудить хозяев иллюминировать оные, однако ж только кое-где горели плошки, да и те мальчики потихоньку гасили. В театре не было ни одного из почетных граждан; переодетые солдаты, посаженые в ложах, во все горло кричали: Vive Napol on! Напротив того, день тезоименитства нашего императора был днем самого блистательного торжества. С утра все церкви были наполнены народом, во весь день продолжался колокольный звон, театр был полон зрителями; когда же зажглась иллюминация, город и корабли казались горящими, на всяком доме и лавке выставлены были прозрачные картины и надписи, беспрестанно на улицах раздавалось: да здравствует Александр! да здравствуют русские!..

4 сентября, лишь только эскадра, прибывшая из Архипелага, положила якоря, Бертье прислал чиновника поздравить с прибытием и просить о салютовании. Сенявин благодарил за приветствия, а на последнее отвечал, что как у нас нет еще положения о салюте с Францией, то он и не может салютовать крепости прежде. С прибытием адмирала порядок немедленно восстановился. В городе поставлены наши караулы и буйство французских солдат усмирено, даже Бертье воздержался посылать военную экзекуцию, особенно в те дома, где стояли русские. Корфиоты на несколько дней отдохнули.

Сенявину предстояло множество дел, большей частью неприятных. От утра до вечера приезжали сенаторы и граждане свидетельствовать свою благодарность, просить защиты от французов, которые поступали с Корфой, как с завоеванным городом; другие приходили прощаться и плакать. Французы тайным образом делали все возможные помешательства в отправлении войск в Италию и разгласили, будто бы армия и флот наш останутся для защиты Корфы, что крайне нас беспокоило. Адмирал в 10 дней кончил все дела. В пристанях работали день и ночь, транспортные суда для перевозу войск были наняты, исправлены, снабжены нужным и чрез пять дней отправлены. Посланы повеления во все места: капитан-командору Баратынскому приказано с кораблями Балтийской эскадры поспешать соединиться со флотом в Корфе; командору Салтанову поручена Черноморская эскадра для отвода оной в Черное море, на которую должно было забрать все крепостные припасы и остальных людей, принадлежащих 11-й дивизии.

Когда первый отряд войск, собранных с островов, садился на суда для отплытия в Манфредонию или Анкону, прощанье жителей с нашими солдатами, искреннее свидетельство народной к нам любви, никакое перо описать не может. Когда войска остановились у церкви Св. Спиридония для принятия благословения в путь, духовенство от всех церквей в черном облачении вышло со крестами и святой водой. Протопоп, подав хлеб и соль генералу Назимову, начал речь, но зарыдал, залился слезами и не мог продолжать. Ударили в барабаны, войска тронулись и пошли к пристани. Не только улицы, площадь, но все окна, крышки домов покрыты были народом, который в излиянии признательности своей забыл на сию минуту, что он такой откровенностью раздражает новых своих властителей. С балконов сыпались на солдат цветы, иногда печальное молчание прерывалось гласом признательности и благодарности. У пристани, когда солдаты садились на гребные суда, каждый прощался с своим знакомым, просили не забывать друг друга, обнимались и плакали. Я в первый раз увидел и поверил, что корфиоты имели причину любить русских, они подлинно без нас остались сиротами. Можно сказать, что корфиоты и катарцы были любимыми чадами России, которых мы покоили, берегли и ласкали, не требуя от них никакого пожертвования. Великодушие, милости императора Александра никогда не должны изгладиться из памяти сих народов.

Благородный поступок сулиотов, служивших в нашем албанском легионе, достоин, чтобы упомянуть о нем. Они не прежде согласились вступить в службу Наполеона, как совершенно уверяясь, что они нам более не нужны, с условием никогда не быть употребленными против русских. Когда французский чиновник, приводивший албанцев к присяге, заметил, что таковое предложение условий с их стороны не у места, неприлично и не нужно, албанский начальник смело отвечал ему: напротив, оно необходимо, дабы вы наперед знали, что если вы будете в войне с русскими, то мы за них и против вас.