— Ну что, на дачу поедете? Сто лет не была на даче.

Нонна отрывается от карт и иронично смотрит на подругу. Юля смеется.

— Вот порода… Нет чтобы сказать: Юля, подруженька, я тоже хочу на дачу с тобой поехать, но я понимаю, что это неловко, что это лишнее, потому что у тебя любовь-морковь, а я и без дачи перебьюсь, как, собственно, перебивалась уже последние лет двадцать.

— А что я такого сказала?

Нонна возвращается к картам:

— Ничего. И не наше это дело по дачам разъезжать…

— А вы обе поедете, — неожиданно заявляет Юля.

Нонна и Соня озадаченно переглядываются.

— Поедете обе, — повторяет Юля, чтобы было совсем убедительно.

— Это почему?

— Потому что он говорит: «Хочу твоих родителей с моим дедом познакомить». А я говорю: „Я сирота. Папа умер, а мама замужем за рыночной экономикой. Бизнес-леди европейского масштаба. Мне, говорю, Соня вместо отца, а Нонна вместо матери". А он говорит: „Правильно, поедем все вместе, хорошая компания подбирается"».

— Почему это я вместо отца, а Нонна вместо матери?

— Махнемся? Не возражаю.

— То-то.

— Не ссориться, не ссориться! Дача у залива, в Комарово.

— Новые русские, понятно.

— Нет, дача из старых.

Неожиданно Нонна заявляет:

— Я не поеду.

— Почему? — разочарованно спрашивает Юлька.

— Мне за Мишку как-то беспокойно.

— Да ладно тебе. Большой уже.

— Нет, я все равно беспокоюсь, — настаивает Нонна.

— Да почему?! Сколько можно за ним бегать? Нонка, ты поедешь всего на несколько часов.

Юля не против материнской любви. Она против Нонкиных завихрений.

— У меня комплекс. Понимаете? Если мне хорошо, то мне тут же хочется с ним поделиться. Я тут же начинаю испытывать чувство вины, что мне так хорошо, а он, бедный, где-то там мучается.

— Что за чушь? С чего ты взяла, что он мучается? Он найдет чем заняться.

Соня задумчиво качает головой.

— Надо же, у меня с Леркой совсем другие отношения.

— Ну что ты сравниваешь? У тебя совсем другая ситуация. Лера с твоими родителями всю жизнь прожила. Ты ее вообще месяцами в детстве не видела.

— Я работала! — обиделась Соня.

— А я, если ты заметила, ни в чем тебя не обвиняю. Конечно, работала. А мы-то с Мишей все время вместе.

— Хватит. Хватит. Девочки, надо себе позволять! — Юля пыталась вернуться к теме дачи.

— Вот ты себе и позволяешь, — вдруг огрызнулась Нонна, и Юля поджала губы. Подумала, может, объявить подруге временный бойкот, но смилостивилась.

— Кстати, как у Жорика дела? — спросила она у Сони.

— Прошел второй отборочный тур. Пригласили на фестиваль. А также, не поверите, вести мастер-класс по современному киноязыку в каком-то норвежском фьорде.

— Да ты что?! А чего молчала? — обрадовалась Нонна.

— Я не молчала. Просто ты говорила.

— Не ссорьтесь, хватит. Девятого едем на дачу, — сказала Юлька.

С тех пор как Эдик взял ее, Юлькину, жизнь в свои мужские руки, в голосе появились жесткие нотки. Она теперь смотрела на девчонок другими глазами. Ей, еще совсем недавно самой слабой, самой беспомощной из троих подруг, стало казаться, что девочки нуждаются в том, чтобы ими управляли. Конечно, Соне очень повезло с Добрушей, за что, кстати, и им с Нонкой большое спасибо. И Добрушино влияние исподволь ощущается в каждодневном Сонином поведении, но он далеко. Не может же он каждый раз, когда Сонька волнуется, протягивать свою крепкую мужскую руку через Атлантический океан? А о Нонке и говорить нечего. И что с ней будет, если никто не позаботится? Вот и сейчас проявляет женское упрямство, беспричинно лишая себя простого удовольствия.

— Девочки, дача, первые листочки, солнышко, шашлыки!

— Не поеду, — упорствует Нонна.

— Поедешь, — обещает ей Юля.

— Не поеду.

— Вот ослица упрямая! — хлопнула Соня журналом по столу и Нонкины карты разлетелись по полу.

— Все равно не поеду, — мрачно сказала Нонка, подбирая колоду.

— Поедешь.

— Не поеду.

— Хорошо. Что нужно сделать, чтобы ты поехала? — пытается быть конструктивной Юля (многому научил ее Эдуард).

— Да ничего не нужно! Не поеду, и все.

Соня устала уговаривать Нонну. Сколько можно?!

— Ты посмотри, а? — говорит она Юле. — Не сдвинуть. Уперлась, и не сдвинуть с места.

— Я должна все время держать руку на пульсе, — объясняет Нонна.

— На каком, блин, пульсе?! — кричит Юля, изнемогая от Нонкиного каприза. — Миша — большой уже мальчик. Зачем его все время контролировать?

— Я не контролирую!

— Нет, контролируешь. Душишь все время. Постоянно душишь мальчика! — накинулась на нее Соня.

— Я не душу, я волнуюсь! — голос начинает дрожать. — Вы что, не понимаете? Он все, что у меня есть!

— А мама? — тихо спрашивает Юля.

— Он все, что у меня осталось от… Феди.

И Нонка заплакала. Вот чего они добились своей настырностью. Бесчувственные коровы. Каждая отхватила себе по роскошному мужику и совершенно, ну ни капельки не понимают, что она чувствует.

— Все, все, все, все, все… — Соня обнимает ее. — Ну, все, ну не плачь. Прости за «ослицу», ты не ослица, ты просто дурочка у нас.

— Ну прости, — на всякий случай тоже извиняется Юля…

— Ноник. Поедем на дачу. Ну поедем… Хочешь, мы тебе мобильник купим? Чтобы ты домой звонила.

— Зачем мне мобильник? Я и по вашим могу позвонить. Я из автомата домой могу позвонить. А если он уйдет из дома? То куда я позвоню, я издергаюсь вся. Представляете, если что-то случится, как я с этой самой дачи добираться буду?

— А хочешь, мы вам обоим по мобильному телефону купим? Денег Добрушиных много еще осталось.

Купили два телефона — Нонке и Мише. Настроение сразу улучшилось, но все же подругу берегли. Старались не говорить о полноте и о Феде. Сели в неприметном сквере, что затесался между двумя высокими серыми домами, и развлекались мелодиями вызова. Когда звучала «Мурка», Нонна брезгливо морщилась.

— О! А хочешь вальс из «Щелкунчика»? — предложила Юля.

— Ужас! — отказалась Нонна.

— Не ужас, а Петр Ильич Чайковский.

— Пошлость, — заявила Соня. — Не Чайковский, конечно, а то, что его на телефоны ставят. Надо что-то нейтральное.