Я кивнул.

Элли повернулась, поднялась еще на пару ступенек и снова остановилась.

– Меня слишком многие обманывали. Обещали, а потом не сдерживали слово.

Улыбнувшись, я расстегнул ремешок «ролекса» и надел часы ей на запястье.

– Я хотел бы получить эту штуку обратно.

Элли рассмеялась и машинально взглянула на циферблат, проверяя, который час.

– Ну, это вряд ли… – проговорила она и запнулась. Слегка наклонив голову набок, Элли почти целую минуту смотрела на меня. Наконец она протянула руку и сдвинула мои солнечные очки на лоб.

– Всю жизнь… всю жизнь я хотела узнать, как ты выглядишь, и вот… – Элли потянулась ко мне, крепко обняла и поцеловала, потом подняла растопыренную пятерню. Пальцы ее дрожали, но она не убирала руку, пока я не приложил к ней свою ладонь. Секунда – и наши пальцы сплелись, образуя новую, прочную ткань, которая отныне будет называться «мы».

Следующей была Энжел. Программа детоксикации еще не закончилась, и ее лицо казалось измученным и похудевшим, но в глазах девушки была видна решимость во что бы то ни стало довести дело до конца. У трапа Энжел остановилась, чтобы обнять меня.

– Падре…

Я рассмеялся.

– Да?

Энжел поцеловала меня в щеку.

– Я умею хорошо целоваться.

– Это не единственное, что ты умеешь делать хорошо.

На этот раз она тоже рассмеялась.

– Мне до сих пор стыдно, что я насвинячила в вашей часовне. Я виновата…

Ее честность и умение посмотреть на себя чужими глазами были редким и драгоценным даром. И эти черты ее характера невольно возбуждали симпатию.

Энжел поцеловала меня снова, и, хотя она продолжала вторгаться в мое личное пространство, я не возражал.

– Я хорошо целуюсь, а моя мама хорошо танцует.

– Да. И целуется она тоже неплохо, – пошутил я, пытаясь разрядить обстановку, которая становилась слишком торжественной.

– Лучше, чем я? – Энжел улыбнулась.

– Так же. Ведь вы близкие родственники.

В ее глазах заблестели слезы. Я надеялся, что это просто ее тело избавляется от токсинов.

– Приезжайте скорее, падре. Я буду без вас скучать. И мама тоже.

– Договорились.

Она поцеловала меня в последний раз и, поставив ногу на трап, обернулась:

– Один танец я непременно оставлю для вас. – С этими словами Энжел стала подниматься в самолет, но на верхней площадке трапа ненадолго остановилась, подняла руки над головой, зажмурилась и застыла, словно впитывая солнце. Наконец она стремительно и изящно повернулась вокруг своей оси и исчезла в салоне. Выглядело это очень эффектно.

Потом настал черед Клея. Одетый в свой парадный костюм и сверкающие туфли, он церемонно приподнял шляпу, крепко пожал мне руку и окинул взглядом серебристо-голубой «Гольфстрим».

– Никогда раньше не летал на самолете, – проговорил он, качая головой. Боунз нашел для него врача-онколога, который специализировался на лечении именно той редкой разновидности рака, какая была у него, и этот врач утверждал, что, несмотря на возраст, у Клея были все шансы победить болезнь. Конечно, как и всем нам, Клею суждено было когда-нибудь умереть, но специалист был уверен, что скончается он от старости, а не от рака.

– Если ветер будет попутным, вы, возможно, полетите быстрее звука, – сказал я.

– Быстрее звука – это сколько?

– Около шестисот семидесяти пяти миль в час. Все будет зависеть от высоты полета и температуры воздуха.

– Шестьсот семьдесят пять миль в час? – повторил Клей. – А с первого взгляда и не скажешь, что эта пташка на такое способна.

Он явно наслаждался жизнью, и это тоже был хороший знак. За свои восемьдесят лет Клей знал мало радости, подумал я, так пусть хоть напоследок судьба его немного побалует.

Клей сунул в рот зубочистку.

– Потрясно!

Я похлопал его по плечу, подмигнул.

– Скоро начнется подготовка к весеннему сезону.

Его глаза распахнулись чуть шире.

– Угу.

– У вас есть любимая команда?

– Когда-то меня приглашали «Янки», но прежде, чем я успел добраться до Нью-Йорка, они уже продали меня «Доджерсам».

– Что ж, от Колорадо до Лос-Анджелеса недалеко. Да и в Денвере тоже есть отличная команда.

Клей снова оглядел самолет.

– Мы полетим туда на нем?

– Это уж как вы сами захотите.

Он усмехнулся.

– Надо было запастись в дорогу хот-догами, только боюсь, я не успел бы съесть ни одного, если эта птичка действительно летает так быстро, как вы говорите.

Теперь уже я протянул руку для пожатия, и она буквально утонула в его огромной лапище. На костяшках пальцев еще виднелись свежие следы хирургических швов – он рассек кожу, когда отправил торговца в глубокий нокаут. Клей поглядел на швы таким взглядом, словно это была медаль или какой-то другой знак отличия, и повернулся, чтобы подняться по трапу, но снова замешкался.

– Мистер Мерфи…

Я улыбнулся.

– Да, мистер Петтибоун?

– Я вот что хотел вам сказать… Бо́льшую часть жизни я ненавидел людей с вашим цветом кожи. Эти люди… они… Они привыкли брать слишком много. Всё. – Зубочистка переместилась из одного угла его губ в другой. – В тюрьме мне приходилось драться столько раз, что теперь уж и не сосчитать, но… – Клей снова посмотрел на свою правую руку. – Но, когда тот человек забрал Элли, я сразу понял, что больше никогда ее не увижу. Мне было очень больно думать о том, что́ предстоит пережить этой девочке, прежде чем ее… Но вы сумели его остановить и отняли у него Элли, и, когда он побежал в мою сторону, я… я вложил в свой удар всю злость, которая скопилась во мне за шестьдесят лет. – Он слегка выпрямился, одернул пиджак и поправил шляпу. – Теперь я больше не злюсь. Я спокоен.

– Это хорошо, мистер Петтибоун, – сказал я совершенно серьезно, – потому что челюсть этому парню врачам пришлось собирать из кусочков и нанизывать на проволоку. Теперь ему несколько месяцев придется питаться через соломинку.

Лицо Клея чуть заметно изменилось.

– В тюрьме ему будет несладко.

– Это верно.

Клей улыбнулся и снова пожал мне руку, на несколько секунд задержав мою ладонь в своей.

– Спасибо вам, мистер Мерфи, или как вас там зовут на самом деле.

Из салона донесся смех: Элли смеялась над словами Энжел, которая с важным видом заявила, что ей, мол, всегда было непросто привыкать к тому, как пахнет в салоне новенького самолета.