Дядя Леопольд напомнил мне, что, потеряв Шарлотту, он посвятил себя мне и Альберту. Он строил для нас планы, интриговал ради нас, мечтал за нас, и наша свадьба стала величайшей радостью в его жизни. Он подробно рассказывал мне о своих хворях. Он всегда любил говорить о них, и меня удивляло, что человек с таким количеством болезней мог прожить такую долгую жизнь. Иногда мне приходила в голову мысль, что его недомогания доставляли ему удовольствие — как Штокмару. Я думаю, это и связало их с самого начала.

Но даже и теперь он не мог воздержаться от вмешательства в чужие дела. Он много говорил о Берти. Мне казалось, что он бы хотел стать советчиком Берти, но Берти был не из тех, кто прислушивался к советам.

— Я слышал, что он пользуется большой популярностью, — сказал дядя Леопольд. — Александру народ тоже любит.

— О да, она очень красива, и людям это импонирует… а потом, была еще вся эта истерия по поводу маленькой Дании.

— Как неудачно для Христиана, что это случилось, как раз когда он вступил на престол. Пруссаки сметут Европу. Все маленькие королевства и княжества исчезнут с лица земли. Вот чего добивается Бисмарк.

— Отвратительный человек. Викки не выносит его. Боюсь, что ей выпала нелегкая участь. Все должно было быть по-другому. Альберт всегда желал, чтобы она стала прусской королевой. Он бы посоветовал ей и Фритцу, как поступать с этим выскочкой Бисмарком.

— Он, несомненно, пользуется влиянием в Европе, — сказал дядя Леопольд. — Каждый день я думаю, что он станет делать дальше.

— Он обвинил Викки в проанглийских настроениях, — сказала я негодующе. — Слышали ли вы когда-нибудь о такой дерзости? Конечно, она не может забыть, откуда она родом.

— Такие люди, как он, представляют собой опасность для человечества. Однако я хотел поговорить с тобой о твоих домашних делах. Англичане воспринимают все очень субъективно. Чтобы любить людей, они должны их видеть. Я вздохнула. Опять эта старая песня.

— Дорогой дядя, мне кажется, вы меня не понимаете.

— Я понимаю. Понимаю. Я сам его любил. Я пережил величайшее горе.

— Это не одно и то же, — сказала я резко. — Он был мой муж. Двадцать лет мы почти никогда не разлучались… ни днем, ни ночью…

— Я знаю, знаю. Но ты — королева. Если ты не хочешь передать корону Берти, ты должна показать, что имеешь уважение к своему положению.

— Уважение к моему положению! А разве я когда-нибудь об этом забываю?

— Я так не думаю. Но люди могут подумать. Берти и Александра постоянно на публике по тому или иному поводу. Народ не должен забывать, что у них есть королева.

— Я проезжала по улицам в открытом экипаже. Видели бы вы толпу. Меня приветствовали так, как никто никогда не приветствовал Берти.

— Я знаю, и это только служит подтверждением моих слов. Ты снова должна начать появляться на люди… постепенно, если хочешь. Но поступать вопреки желаниям народа неразумно.

Я посмотрела на него с любовью. Милый, во все вмешивающийся дядя Леопольд; как он был жалок на своих высоких каблуках с нарумяненными щеками и пышными локонами, совершенно не шедшими к его морщинистому лицу. Я нежно поцеловала его. Я не знала тогда, что это была наша последняя встреча.

В октябре я пережила потрясение. Умер лорд Пальмерстон. Мне он никогда не нравился, и у меня всегда было такое впечатление, что он подсмеивается надо мной. В этом он немного походил на лорда Мельбурна, но тот это делал с добрыми намерениями и нежно, тогда как лорд Пальмерстон откровенно насмехался.

По странному совпадению лорд Пальмерстон умер в Брокет-холле, той же усадьбе, где умер лорд Мельбурн. Причина этого совпадения была, казалось бы, ясна — лорд Пальмерстон был женат на сестре лорда Мельбурна, к которой и перешла усадьба, — но все же это показалось мне странным.

Когда люди умирают, вспоминаешь о них только хорошее. Невозможно было бы найти двух более разных людей, чем Альберт и лорд Пальмерстон; и это говорит само за себя. Пальмерстон обладал немногими из добродетелей Альберта. Он был щеголь и распутник; но он был и превосходный политик. Кто-то сказал, что он обладал способностью улавливать настроение в палате и приспосабливаться к нему; это было одной из причин, почему он всегда имел за собой большинство; он был честен в политике и не отклонялся от того курса, который он считал полезным для страны; он обладал двумя самыми важными для политического деятеля достоинствами — мужеством и уверенностью.

Поэтому его смерть стала потерей для всей Англии. Я ненавидела смерть; я ненавидела перемены. Когда я услышала о его смерти, мне стало очень грустно и я вспоминала не раздражение, которое он вызывал у меня, но его умелое управление страной в моменты кризисов. Нам будет не хватать лорда Пальмерстона.

Два месяца спустя меня потрясло известие еще об одной кончине. Трудно было вообразить себе мир без дяди Леопольда.

Я заперлась у себя. Мне было необходимо побыть одной, чтобы вспомнить счастливые дни моего детства: поездки в Клермонт, встречи с ним. Я вспоминала, как, сидя у него на коленях, я смотрела в его прекрасное лицо, потому что в молодости он был очень хорош собой. Я вспоминала, как он учил меня быть хорошей и готовиться к своей великой судьбе. Это он нашел для меня Альберта и познакомил нас. Он был частью моей жизни, и теперь его не стало.

У нас были маленькие осложнения. В конце концов, я ссорилась даже с Альбертом. Но он так много значил для меня, когда я была ребенком… и после.

Он выразил желание быть похороненным в Виндзоре. Я знала, какую любовь он всегда испытывал к Англии и что венцом его желаний было царствовать здесь… с Шарлоттой; и хотя этому не суждено было сбыться, его любовь к Англии никогда не остывала.

Я начала приготовления к торжественным похоронам, но мои заботы были прерваны отказом бельгийского правительства перевозить его тело в Англию. Он был бельгийский король, говорили они, и должен быть похоронен в Бельгии. Я очень рассердилась.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила я. — Ничего, — отвечал лорд Джон. — Леопольд был бельгийским королем, и его должны похоронить в Бельгии.

Даже дядя Леопольд не смог осуществить своей мечты соединиться с любимой Англией.

Ленхен и Луиза пытались утешать меня. Браун отнесся ко всей этой истории презрительно, как к вопросу, не представляющему особой важности.

— Его нет, и конец делу, — сказал он.

— Это потому, что они католики, — объяснила я. — Я думаю, это их главное возражение.

— Католики — скверный народ, — сказал Джон Браун.

— О Браун, — засмеялась я, — вы неисправимы.

— Я здесь для того, чтобы за вами присматривать, — сказал он, — а от похоронного нытья для здоровья нет никакой пользы.

Что за человек! Его честное, откровенное, добродушное отношение, так своеобразно выражаемое, поднимало мне настроение.