Я не заплачу. Я не плачу. Какая горечь возникает внутри, когда глотаешь так много слез!

Обретя способность говорить, я сказал:

– Я не верю ни одному ветеринару в городе. Они скорее всего тоже участники всего этого. Если они сообразят, кто такой Орсон, поймут, что он имеет отношение к проекту Форт-Уиверна, они отберут его у меня и отправят обратно в лабораторию.

Орсон стоял, подставив морду под освежающие струи дождя.

– Они вернутся, – проговорил Бобби, имея в виду обезьяний отряд.

– Не сегодня, – ответил я. – Возможно, они еще долго не вернутся.

– Но рано или поздно – обязательно.

– Да.

– А кто еще? Или что? – вымолвила Саша.

– Кругом царит хаос, – сказал я, припомнив слова Мануэля. – Формируется совершенно новый мир. Откуда нам знать, какой он будет или что рождается в нем в эти самые минуты.

Несмотря на все, что нам пришлось увидеть, и все, что мы узнали о проекте Форт-Уиверна, мы до самого последнего момента не осознавали, что живем на пороге армагеддона и являемся свидетелями конца цивилизации. Это осознание пришло к нам только теперь, когда мы сидели, прижавшись друг к другу, на ступенях крыльца. Дождь колотил землю, словно громогласные барабаны, возвещающие начало Страшного суда.

Эта ночь была самой заурядной, и в то же время она не могла бы показаться более странной, даже если бы в просвете между облаками появились три луны вместо одной и небо, полное незнакомых созвездий.

Орсон принялся лакать дождевую воду, скопившуюся в углублении нижней ступеньки, а потом гораздо более уверенно, чем прежде, взобрался на крыльцо и устроился рядом со мной.

Боясь, что у него на самом деле либо сотрясение мозга, либо что-то похуже, я задал ему несколько вопросов, используя изобретенную мной методу кивания головой. Пес был в порядке.

– Господи правый! – выдохнул Бобби.

Еще никогда в жизни я не видел, чтобы он был до такой степени потрясен.

Я вошел в дом и через минуту вернулся на крыльцо, неся в руках четыре бутылки пива и плошку, на которой рукой Бобби было выведено слово «РОЗАНЧИК».

– Пара картин Пиа пострадали от картечи, – сообщил я.

– Мы свалим вину на Орсона, – откликнулся Бобби.

– Нет ничего опаснее, чем собака с ружьем, – наставительно произнесла Саша.

Некоторое время мы сидели молча, прислушиваясь к звукам дождя и вдыхая сладкий, напоенный свежестью воздух.

Неподалеку от нас на песке распростерлось тело Карла Скорее. Вот и Саша, подобно мне, стала убийцей.

– Это и есть жизнь, – сказал Бобби.

– Настоящая, – подтвердил я.

– Крутая.

– Безумная, – добавила Саша.

Орсон согласно фыркнул.

Той же ночью мы завернули мертвых обезьян и тело Скорсо в простыни. До последнего момента мне казалось, что он вот-вот поднимется, сядет на земле подобно ожившей мумии, высунет из-под развевающейся простыни руку и схватит меня. Такие сцены часто встречались в старых фильмах, когда сверхъестественное пугало людей больше, чем могла напугать сегодняшняя реальность. Затем мы уложили этот страшный груз в багажник «Эксплорера».

В гараже у Бобби нашелся целлофан, оставшийся с тех пор, как рабочие олифили деревянные потолки и расстилали его на полу. Мы использовали целлофан для того, чтобы по мере возможности закрыть разбитые окна.

В два часа ночи Саша отвезла всех нас в северо-восточную часть города, проехала по длинной подъездной дорожке, мимо выстроившихся в шеренгу изящных перечных деревьев, напоминающих плакальщиц, мимо бетонной «Пьеты» и остановила машину у крыльца массивного дома в георгианском стиле.

Свет внутри не горел. Сэнди Кирк то ли спал, то ли его вообще не было дома.

Затем мы выгрузили завернутые в простыни трупы и свалили их прямо перед дверью похоронной конторы.

Когда мы отъезжали, Бобби сказал:

– Помнишь, мы прибегали сюда мальчишками, чтобы понаблюдать за тем, как работает отец Сэнди?

– Еще бы.

– Представляешь, если бы как-нибудь ночью мы наткнулись на такой «подарочек» у его дверей?

– Это было бы классно!

Для того чтобы отчистить и отремонтировать дом Бобби, понадобится много дней, но сейчас мы не были готовы этим заниматься. Мы отправились к Саше и провели остаток ночи на ее кухне, прочищая мозги с помощью пива и дочитывая рассказ моего отца о том, как зарождался новый мир, в котором нас ждала совсем иная жизнь.

Моя мать придумала принципиально новый подход к созданию ретровирусов для внедрения генов в клетки пациентов, и окопавшаяся в секретных лабораториях команда яйцеголовых мирового класса по достоинству оценила ее изобретение. Эффективность и избирательность этих новых микроскопических мальчиков-разносчиков превзошла все ожидания.

– И тут появляется Годзилла. – Так прокомментировал Бобби дальнейшее развитие событий.

Новые ретровирусы, хотя и были выхолощены, оказались настолько «умными», что не просто доставляли по назначению груз генетического материала, но были способны определить ту часть нуклеотидной последовательности пациента – или лабораторного животного, – которую им надлежало заменить. Таким образом, они как бы совершали маршрут в два конца – сначала в ДНК, а потом оттуда. Доставляли хороший материал и вывозили плохой.

Они также оказались способными захватывать в плен другие вирусы, находившиеся в данный момент в организме пациента, и переделывать себя под них. Они мутировали гораздо быстрее и радикальнее, нежели способны мутировать любые другие вирусы, и изменялись до неузнаваемости буквально в течение нескольких часов.

Прежде чем кто-либо в Форт-Уиверне осознал, что происходит, мамины «детишки» стали забирать из организма подопытных столько же генетического материала, сколько туда доставляли, а затем распространяли его не только среди различных животных, но и среди ученых и других сотрудников лабораторий. Заражение происходило не только через физиологические жидкости, как я полагал раньше. Даже простого прикосновения было достаточно для того, чтобы вирусы перешли от одного человека к другому, поскольку на коже любого из людей существуют микроскопические ранки, порезы и трещины, в которые проникает зараза.

С течением лет, когда все мы будем заражены, ДНК каждого из нас начнет развиваться совершенно необычным путем. Эффект будет особым в каждом отдельном случае. Некоторые вовсе не изменятся, поскольку получат столько различных и противоречивых фрагментов генетической информации из разных источников, что эти пришельцы нейтрализуют друг друга.

По мере того как наши обычные клетки начнут отмирать и заменяться другими, внедренный в них генетический материал может дать знать о себе, а может и не дать. Однако многие люди вполне могут превратиться в чудовищ – и психически, и физически.