Иван Прокофьевич повернулся к вставшему со своего места Бутко.

– А это, Иван Прокофьич, – кивнул ему Ахаян, – позволь представить тебе – наш парижский резидент. – Заметив тут же брошенный в его сторону удивленно-настороженный взгляд Михаила Альбертовича, он поправился: – Формально пока еще зам. Но... в потенции...

– Вот как. Ну что ж, очень рад познакомиться, – старик сделал несколько шагов вперед и повторил ритуал приветствия с только что представленным ему персонажем.

– Михаил, – произнес Бутко, ощущая явно не стариковскую силу и цепкость кисти, прочно вместившей в себя его тоже не маленькую руку.

– Михаил, – задумчиво повторил его визави. – «М». А по отчеству как, случайно, не на «А»?

– На «А», – после небольшой паузы, немного недоуменно протянул Михаил Альбертович, отводя назад руку и бросив быстрый взгляд на Ахаяна.

– Ну что ж, тогда потенция угадана верно, – продолжил Иван Прокофьевич. – «М» и «А» – самое удачное сочетание начальных букв имени для человека, готовящего себя в руководители.

– Почему? – вопросительно поднял вверх бровь носитель этого сочетания букв.

– Очень просто. Буква «М» означает трудолюбие и педантичность. «А» – силу и власть. – Старик, внимательно следящий за выражением лица своего собеседника, слегка покачал головой. – Я вижу, вы не верите, а зря. Имя человека, на самом деле, несет в себе важнейшую закодированную информацию.

– О чем?

– Не о чем, а о ком. О вас, о его носителе. Образно говоря, имя – это тот ключ, которым отпирается замочек или... потайная дверца вашей личности. – Седовласая голова повернулась в сторону Иванова. – Да?

Иванов, громко хмыкнув, покачал головой и опустил глаза.

Иван Прокофьевич кивнул на него стоящему рядом, сбоку, Ахаяну:

– Смеется. На пароходе смеялся, не вслух, правда, про себя, и сейчас вон тоже. Что же это у нас, Вась, за молодежь-то за такая пошла. Сплошные, понимаешь, скептики какие-то все. Нигилисты. То ли дело мы. Сказал нам один... мыслитель: «Материя первична». Мы – под козырек. Сказал другой: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Троекратное ура, без раздумий.

– Да вот потому у них и результаты такие. После заданий не ответы нужные привозят, а, наоборот, только новые вопросы, – в том же тоне подхватил «Вася» и перевел взгляд на «нигилиста», который еще ниже опустил голову. Ахаян улыбнулся. – Ладно, воспитательная часть закончена. Пока. Возвращаемся к повествовательной. – Он сделал рукой приглашающий жест. – А табль, мсье-дам![95]

– Ух ты, а табль! Вы во франсэ-то шибко не углубляйтесь. Это не по моей географии. А то как бы мне тогда снова «мандарин»[96]не пришлось вспомнить, – добродушно проворчал разоблаченный, вернее, разоблачившийся господин Ван И и направился к дивану.

– Нет, нет, нет, – подхватив под локоть, тут же переориентировал его в пространстве Ахаян, – Прошу в креслице. Оно у меня ассигновано для самых почетных гостей.

– Сахарный ты мой, – умилился гость и кивнул на Ахаяна его молодым подчиненным. – Душа человек. Вот кто здесь, в нашей конторе, еще так ветерана приветить может? Прямо как Манилов Чичикова. Приветить, с работкой подсобить. Маслица подлить в скрипучие старые шарниры. – Грузно опустив свою широкую, почти квадратную фигуру в приемную емкость кресла, которое, приняв его в свои недра, уже перестало казаться таким просторным и вместительным, как прежде, он, проследив взглядом за тем, как расселись остальные присутствующие, перевел взгляд на мерцающий на другом от него конце журнального стола экран ноутбука. – Так, что смотрим? Семейный фотоальбом?

– В своем роде, – произнес Ахаян, расположившийся на диване, на том месте, где до того сидел Минаев.

– О, знакомые лица, – подавшись чуть вперед, протянул Иван Прокофьевич. – Нет, вру, одно знакомое. Кавалера-то я как-то что-то... не очень... – Он немного помолчал, внимательно вглядываясь в изображение. – Неестественность какая-то чувствуется, нет? Лицо у него чего-то больно какое-то серьезное. Не соответствует фривольности момента.

– Вы в данный момент его лица не видите.

– Что, еще серьезней? Ну... оно, может, и к лучшему, что не вижу.

– Может быть, – согласился Василий Иванович и, после небольшой, но весьма насыщенной паузы, громко вздохнув, обратился к сидящим справа от него подчиненным. – Так, мои юные друзья. Видя некоторое недоумение и немой вопрос на лицах, считаю необходимым сразу же сделать некоторые разъяснения. Сейчас здесь, перед вами, находится еще один полноправный, то есть я хотел сказать полноценный... участник только что проведенной нами... успешно или нет, это мы выясним чуть позже... операции. Причем участник не просто полноценный, а, можно с полным основанием сказать, ключевой. Вам всем хорошо известна моя, не побоюсь этого слова, фанатичная приверженность одному из непреложных правил разведки. Любое проверочное мероприятие, любая операция должна иметь какое-то прикрытие, иными словами, страховку. Ведь что такое, если говорить упрощенно, наша работа? По сути, это тот же поиск истины. С помощью специфических сил, средств и методов. А что есть истина? – Он прервал свою речь и устремил на аудиторию вопросительный взгляд. – Сакраментальный вопрос.

– Ну... – протянул Бутко, ставший первым объектом этого взгляда и, по всей видимости, застигнутый несколько врасплох заданным вопросом. – Это правда.

– Правда, это то, что ты мне говоришь. Или не говоришь, – пристально глядя на него, произнес субъект взгляда. – А истина это то, что?.. – он перевел взгляд на сидящего на стуле Иванова.

– Ты знаешь. Или не знаешь, – после небольшого раздумья произнес тот и тут же поправился: – Я имею в виду, человек.

– Верно. То есть соответствие нашего знания реальному положению дел. Окружающей нас объективной действительности. Можно ли познать истину? Вопрос без ответа. К сожалению, наш разум слишком ограничен. Наверное, мы в состоянии только приблизиться к ее постижению. С чем можно сравнить истину? Я бы ее сравнил с большим, даже с гигантским шаром. И вот каждый из нас стоит перед этим шаром и видит только свой небольшой участок, или сектор этой истины. И нам даже невдомек, что из себя представляет эта истина со своей тыльной, невидимой нам стороны. Более того, как мы вообще можем узнать, шар это или нечто совершенно противоположное. К чему я сделал сейчас это философско-лирическое отступление. К тому, чтобы каждый из вас еще раз зарубил себе на носу, что чем больше глаз и с разных сторон смотрят на этот шар, тем более объемной и полной становится общая картинка, тем более мы приближаемся к истине. То есть к пониманию того, что шар есть шар, а не какой-нибудь там параллелепипед или многогранник. Вот почему нам, помимо всего прочего, был нужен Артюхов. И именно по этой же причине я попросил нашего многоуважаемого Ивана Прокофьевича, нашего, можно сказать... зубра в отставке, нашу живую легенду, подключиться к этому делу, вместе со своей замечательной супругой, своим боевым соратником, Лидией Тимофеевной, с кем на совместном счету у них, надо заметить, немало славных дел.