Ну и схватились. Владычица Пресвятая, что тут сотворилось! (Старик перекрестился.) Молод тогда я был, боя-то еще не видывал. Ну, нечего греха таить — жутко мне пришлось. Да с Суворовым труса праздновать было нельзя… Насмотрелся тогда я на него. Вот богатырь-то он был так богатырь! Ни минутки-то он на месте не постоит. Где самая резня, самый ад кромешный, тут и он! Борскает по полю, командует, кричит, подбодряет. А француз-то всё валит вперед. Повидали мы их! Поджарые, черномазые, страшилищные такие. Накренят башку на ружье, насупятся, штыки вставят да и прут, как волы!

Я и страх позабыл, только бы от Суворова не отстать. Пыль, дым… Того и гляди зазеваешься. Да, спасибо, маштак-то[46] у меня был лихой, выносливый. Суворов поскачет, и я у него за хвостом, смотрю во все очи — еще, оборони Бог, как бы не поранили его либо что!

А тут он опять как вытянет коня нагайкою и погнал на фла-нок. Француз там больно напирал, а ребятушки наши маленько приостановились и призадумались, а француз навалил да и тоже встал, как вкопанный. Стоят да ругаются. Господа и наши, и ихние из себя выходят, сами первые бросаются, да нет… Солдаты-то уставились — ни взад, ни вперед!

Наконец, вышел у них из рядов простой солдат, такой почтенный седак, махнул ружьем да как гаркнет: "Алон! Марше-е-е!"

Французы тронулись, наши заколыхались и назад, а Суворов тут как тут: "Детки, что стали? Чего на них смотреть? Вперед! Ура! Что закручинились? Бей, коли их!" А больше я не слыхал».

Когда казак очнулся, то увидел своего убитого коня. По грудам мертвых тел он сумел добраться до своих и немедленно явился к Суворову, праздновавшему со всей армией победу.

Рассказ ветерана напоминает былину про русских богатырей. Язык воспоминаний Якова Михайловича Старкова более литературный, но и у него в повествовании об одном из самых горячих эпизодов битвы звучат те же былинные мотивы:

«Уже был второй день сражения при Треббии и Тидоне с Макдональдом. Французы сосредоточили все свои силы и напор против русских. Битва была насмерть. И вот в часу одиннадцатом утра Макдональд составил колонну тысяч из пяти человек. Под прикрытием сильной, адской пальбы своих батарей она перешла реку Треббию и, опрокидывая все преграды, прямо ударила в середину нашей линии и прорвала наш фронт!

Наши невольно пятились назад, а безбожники гордо, пышно шли вперед с игрою музыки, с боем барабанным и с громким криком: "Вив республик! Вив либерте-эгалите! Вив! Вив! Авант!"[47]

Передний фронт этой колонны, рассыпанные по бокам его цепь стрелков и пушки сеяли смерть в рядах наших. Казалось, они уже торжествовали победу над нами. Но у отца Русских былых сил, у батюшки Александра Васильевича выиграть победу было трудно — невозможно! Александр Васильевич в то время был на левом крыле сражавшейся линии — направлял в бой австрийцев.

Лишь узнал он о движении этой колонны, шибко полетел и явился к отступающим. И в середине их и между ими носясь, повелевал громко: "Заманивайте!.. Шибче!.. Шибче заманивайте!.. Бегом!.."

И сам был в виду впереди отступающих. Так было шагов полтораста. Наши, увидев отца Александра Васильевича, ободрились и при отступе, как львы, клали наупокои налетов Французских.

"Стой!" — крикнул Александр Васильевич, и линия отступавших в минуту остановилась. И в это мгновение скрытая наша батарея брызнула французам в лицо ядрами и картечью. Ошеломленные, они колебались, остановились. Ядра, гранаты и картечь, бегло пускаемые нашею сильною батареею, пронизывали их насквозь.

"Вперед!.. Ступай, ступай!.. В штыки!.. Ура!" — крикнул Александр Васильевич, и все наши кинулись вперед, и он, отец наш, был впереди всех. Из запасу принеслись казаки и три баталиона гренадер и егерей русских. Французы были смяты, колоты штыками и копьями без милости. Кучи тел их навалены, и едва ли и половина этой грозной колонны спаслась бегством».

Еще одно свидетельство очевидца оставил человек сугубо штатский. Егор Борисович Фукс обликом (полным кругловатым лицом, очками) напоминает Пьера Безухова из гениальной эпопеи Льва Николаевича Толстого.

«Под Треббиею был я очевидцем, что на разных пунктах, где только начнут расстраиваться войска, его одно присутствие тотчас восстановляло порядок.

Я стоял с Вилимом Христофоровичем Дерфельденом на возвышенном месте и удивлялся сим явлениям.

"Они для вас новы, — сказал мне почтеннейший генерал Дерфельден, — а я насмотрелся в течение 35 лет, как служу с этим непонятным чудаком. Это какой-то священный талисман, который довольно развозить и показать только, чтобы одерживать победы. Он меня несколько раз в жизнь мою стыдил: часто диспозиция его казалась мне сумбуром, но следствия доказывали противное.

Справедливо сказала, — продолжал он, — Екатерина: "Я посылаю в Польшу две армии — одну армию, а другую — Суворова".

Едва кончил он разговор, как неприятель уже обращен в бегство. Дерфельден поскакал и крикнул мне: "Вы видите, что я не лгу?"».

Спустимся с генеральских высот и закончим рассказ о сражении на Треббии словами того простого казака, которому судьба подарила счастье быть в победный день битвы ординарцем самого Суворова.

Контуженный молодой казак, придя в себя и взяв одну из лошадей, во множестве носившихся без седоков по полю сражения, стал искать главнокомандующего:

«А дядька еще надсмехался надо мной: "Вона кого вздумал искать! Да вон он, Суворов-то, где. Нешто не видишь?"

Гляжу, а неподалечку всё начальство собралось, и палатки раскинули. Поехал я. Да как тут до него доберешься? Всё начальство, как есть: и наши, и австрийские енералы. Словом, все господа собрались. Где же тут сунуться! Ан, на мое счастье, денщик Суворова встренулся. Узнал меня. Спасибо ему.

— Ну вот, — говорит, — слава Богу, и ты объявился. А он про тебя испрашивал, корпусному самому велел тебя разыскивать. Постой туточки, я пойду доложу.

— Да на что же, — говорю, — сделайте милость, не беспокойтесь. Опосля явлюсь, а то, може, Его Сиятельство прогневается.

— Какой, — говорит, — прогневается! Нетто ты не знаешь его, непоседу? Коли не доложу, пожалуй, еще заругает.

Пошел он это, да скоренько и воротился.

— Иди, мол, кличет тебя!

Пошел я промеж господ-то, гляжу, Суворов лежит на траве и пот полотенцем утирает. А позади енералы и наш атаман стоит во всей броне. А подле Суворова — енерал со звездой стоит, плечистый, хмурый. Да видный такой. Сказывали — сам князь. (Вероятно, великий князь Константин Павлович или князь Петр Иванович Багратион. — В. Л.)

Как завидел меня Суворов, привстал, сел и говорит:

— А-а-а! Вот и казачок мой сыскался. Ну-ка, говори, как ты француза бил?