Господин Тайлог покивал с проникновенным видом.

— Ну что же… Полагаю, Жокруа, вы отдохнете на славу. Паломничество полезно и духу, и… кхэ… телу.

— Благодарю, господин Тайлог. — И чуть не брякнул «Разрешите идти?» Поклонился, проводил взглядом широкоплечую спину Свендирэгова секретаря, размышляя о мече в ножнах у себя на поясе («проследить, подкрасться, ударить… и никто ничего не…»), — резко мотнул головой и поспешил прочь с улицы Пухлых Бедер.

Решение вызрело само собой — то самое, над которым он мучился весь этот день. «Как быть с жонглером?» — да очень просто! Главное, чтобы ни одного фистамьенна не оказалось поблизости (Им циркач, видимо, нужен живым и невредимым), — а господину Фейсалу скажешь, что худшие опасения подтвердились. Причем будешь прав, верно, капитан? Ведь подтвердились же! Жонглер действительно зачем-то очень нужен Сатьякалу (один голос «за» него). Жонглер мешает тебе, поскольку совершенно случайно застукал тебя когда-то в момент получения приказа от фистамьеннов Муравья (один — «против»). А господин Фейсал, представляющий «настоящих запретников», велел убить шута только в том случае, если Жокруа убедится, что он — Носитель. Ну так скажешь, что убедился, капитан! (Еще один голос «против».)

Главное, чтобы не пронюхали зверобоги, а уж господина Фейсала как-нибудь уговорим. Опять же ну что он сделает с тобой, когда случится главное: когда жонглер будет мертв (а ты в безопасности)?! Что бы ни сделал — всё не так страшно, как то, что могло бы быть, узнай он (узнай хоть кто-нибудь!) о твоих взаимоотношениях со зверобогами.

(«Взаимоотношениях?! — хрипло расхохотался К'Дунель. — Какое там „взаимо“? Мне приказывают — я выполняю, не больше и не меньше. Тут главное успеть до того, как приказали…»)

Он вернулся в обитель Алых Букв еще до заката. Приехал в массивном фургоне: какой-то местный шустряга догадался устроить платные рейсы между Лимном и обителью, с непременной остановкой возле Храма. К'Дунель, удивляясь собственной прежней беспечности (в город он добирался своим ходом), без промедления заплатил требуемую сумму и пристроился рядом с другими паломниками, потными, оживленно-назойливыми. В их компании было единственное преимущество, но чрезвычайно важное: вряд ли зверобоги рискнут подослать к нему фистамьеннов, когда вокруг столько людей. Нет, Сатьякал отнюдь не заботится о душевном или телесном здоровье Жокруа — всего лишь понимает, что уличенный в снисходительном внимании, К'Дунель долго не проживет.

И тебя, капитан, будут беречь ровно до тех пор, пока ты хоть чем-нибудь сможешь принести пользу — ни мгновением дольше.

Принятое решение царапало изнутри черепную коробку. Убить жонглера! — так просто, это выход для всех, это спасение, спасение.

Однако, как выяснилось, кое-кто не был согласен с этой простой и ясной мыслью.

— Нет, — сказал Клин, обменявшись мимолетным взглядом с Элирсой. Ясскен сидел внизу, у лестницы, ведущей на чердак конюшни, где они трое сейчас разговаривали; трюньильцу приказано было предупреждать о любом, кто захочет подняться наверх. — Нет, — повторил Клин тихим, но твердым голосом. — Нами от господина Фейсала получены вполне четкие указания. Жонглер должен умереть, только если у нас появятся неопровержимые доказательства того, что он Носитель. Я и Элирса уверены: пока таких доказательств нет.

— Прямых нет, но косвенных сколько угодно, — возразил Жокруа. Он не должен был ввязываться в этот спор, нет, не должен, но… слишком уж ты растерялся, а, капитан? — Вспомните хотя бы о кабарге-фистамьенне. Почему Сатьякал так заинтересован в судьбе какого-то жонглеришки?

— Если бы я знал это наверняка, я был бы величайшим из прозверевших, господин К'Дунель. Но вы и сам, думаю, понимаете: причин такой заинтересованности может быть несколько, причем противоположных. Вдруг, например, Рыжий Гвоздь — один из людей-фистамьеннов?

(Что с твоими руками, капитан? Они вспотели? А шея и щеки — они, кажется, покраснели? О да, здесь, в конюшне, очень жарко.)

— Значит, вы наотрез отказываетесь выполнить мой приказ? — спросил он, расстегивая верхнюю пуговицу рубахи и делая вид, что ничего особенного не происходит.

— Отказываемся, — подтвердил Клин. — Простите, господин К'Дунель, но мы в первую голову выполняем приказ господина Фейсала, и этот приказ недвусмысленен и четок. И, увы, он идет вразрез с вашим. Добавлю сразу, во избежание недоговоренностей и ошибок: когда-то давно я был знаком с человеком, которого мы преследуем. Господин Фейсал знал об этом, отправляя меня с вами. Рыжий Гвоздь спас мне однажды жизнь, случайно, мы не виделись с ним ни до, ни после того раза. Разумеется, я благодарен ему за свое спасение, но поверьте, если выяснится, что Гвоздь — Носитель, я первым проголосую за его смерть. Однако пока таких доказательств нет.

— Потом может быть поздно, Клин.

— Если мы убьем невинного человека, потом тоже будет поздно извиняться перед ним, господин К'Дунель.

— Сюда идут, — сказал, поднявшись на чердак, Ясскен. — Паломники, которые здесь ночуют, вернулись из города.

«Да, — подумал Жокруа, глядя на него. — Да. Вот и ответ, вот и разгадка».

Он ничего не знал о методе равновесного треугольника господина Фейсала, но очень хорошо понимал: из трех свидетелей глава шептунов поверит двум, утверждающим одно и то же. Ну а если свидетель будет единственным…

Всё ведь так просто, капитан!..

Только когда жонглер и старый врачеватель вечером не вернулись из Клыка, К'Дунель всерьез засомневался, а так ли уж просто будет осуществить задуманное им.

Вообще — возможно ли?

* * *

Домик Аньели-Строптивицы, казалось, пребывал в этаком вневременье, на особом островке, куда минуты и часы не имели хода. «А вот тот, кто покидает его пределы…» — Фриний заставил себя не думать дальше, но в последний момент перед его мысленным взором промелькнула картинка: северное хайвуррское кладбище, пестрящее свежими могилами (после Цевировой Резни их было много…), одна — с букетиком ландышей у изголовья и молчаливой Аньелью подле. Тогда Строптивица вышла за пределы оградки своего подворья — и постарела сразу лет на десять. Хотя, конечно, не в этом дело…

Насколько он знал, на могилу дочери Аньель наведывалась редко. Годы брали свое, идти через полгорода к кладбищу ей было все тяжелее. А похоронить Омитту ближе не удалось, в городе царили беспорядки, покойников же, особенно безродных, часто без особых изысков укладывали в общую яму, и дело с концом. Если бы не хлопоты Тойры и Фриния…

«Если бы не я, может, она бы сейчас жила».

Это была старая боль и старая рана, но никогда не утихающая, не заживающая до конца. Он и поехал-то к Аньели во многом вопреки собственному желанию — и уж подавно вопреки желанию Тойры. Последний, услышав о том, что Фриний хочет попрощаться со Строптивицей, не изменился в лице, кивнул: «Разумеется», но тот знал: учитель и приемный отец от этой идеи не в восторге. Их размолвка со Строптивицей случилась давно, тем летом, когда Фриний проходил посвящение. И хотя Тойра неизменно навещал Аньель и помогал ей по хозяйству, от Омитты (а после… — и по собственным наблюдениям) он знал, что в отношениях между Строптивицей и Мудрым пролегла трещина. И с каждым годом эта трещина становилась всё шире и глубже.