Трясущимися от напряжения руками Ержан перезарядил свою СВД и, высунувшись, открыл огонь, дергаясь при каждом выстреле. …Семь, восемь, девять…

Очередь из котлована отбросила его назад, за обратный скат. Резко вскочив на полусогнутые ноги, Зубов разрядил весь автоматный магазин в последнего, притворявшегося мертвым моджахеда. Белый как снег, Ержан рассматривал вмятину от пули на каске.

— Вот теперь точка, сержант, — победно сверкнул глазами Зубов. — Теперь пошли.

Потрясенные очередью «мертвого» моджахеда, разведчики подошли вплотную к бывшему каравану.

«Стингеров» не оказалось, зато «цинков» с патронами и мин было в изобилии. Преодолевая брезгливость, разведчики швыряли в вертолеты эти окровавленные трофеи.

На обратном пути Зубов, сидя на куче мин и «цинков» посреди вертолета, повторяя своим длинным торсом все виражи машины, неизвестно кому и для чего кричал:

— Быстрее! Быстрее! Теперь уходить! Быстрее уходить!

Они уходили от этого кровавого месива в котловане, где даже мертвые стреляют. Хладнокровия Зубову хватило только до того момента, когда опасности уже не стало; он понимал, что его бьет дрожь истерики, но нельзя ему, командиру, перед солдатами быть смешным. Но солдаты деликатно не замечали его запоздалого нервного возбуждения.

Маслов тоже переживал свой стресс: «эксперимент» не только принес очки командиру, но и ударил по престижу сержанта. А солдаты это ой как улавливают. Не отмоешься! Надо делать тактическое отступление.

— А взводный‑то у нас! — громко, на весь вертолет сказал он. — Первый выход — и сразу «эксперимент»! Дух‑то, собака, хитрый, а наш взводный хитрее! А ты, братан, как? Отошел? — натянул он кепку Ержана на глаза.

— Отойдешь тут, — пробурчал тот. — Чуть‑чуть бы, и в лоб!

— Чуть‑чуть не считается! — засмеялся Маслов. И такими смешными показались всей разведке эти слова «чуть‑чуть», что хохоту хватило до самого Джелалабада.

* * *

Пересыльный пункт в Кундузе, куда бросили разведку, — это глиняная хибарка, именуемая «офицерским общежитием», и несколько палаток вокруг нее с высоко поднятыми закрученными нижними краями — иначе в них испечешься, как в духовке.

Пятый день уже поджаривается разведбат на этом пятачке. Построения, надоевшее «сто первое» предупреждение Шпагина: «За границы лагеря не выходить! Соблюдать порядок и дисциплину», нудные, удлиненные политзанятия… Даже гитара в какой‑то палатке, так радовавшая весь лагерь, теперь издает какой‑то сухой, надтреснутый, вялый звук. «За каким чертом нас сюда принесло? В Джелалабаде, что ли, не было работы?» — раздраженно обвел усталыми глазами раскаленную округу Зубов.

Наваливалась глухая ватная тоска, тошнотворная и безвольная, самое опасное состояние, которого боялся Зубов. Он знал за собой слабость: в таком состоянии обязательно что‑нибудь выкинет, за что потом стыдно будет.

Но он уже знал и лекарство от приступа тоски: сесть за письмо к жене. И, плюнув на душную пыль, он поспешил в хибарку, вытащил из‑под кровати десантный ранец и уткнулся в белый квадрат бумаги, в котором, как на волшебном экране, возникает все, что захочешь…

«Лекарство» подействовало освежающе, и Зубов подходил к своему взводу уже в хорошем настроении. И гитара, оказывается, не такая уж нудная. Да и громкий разговор из палатки третьего взвода не похож на ленивое перебрасывание малозначительными репликами изнывающих в духоте. «Опять Губин что‑нибудь взбаламутил», — улыбнулся про себя взводный и поднырнул под край палатки.

— Встать! Смирно! — скомандовал полуголый Маслов.

— Вольно. Садись, — разрешил Зубов и сам опустился на один из расстеленных матрасов. — О чем бурные прения?

— Так точно, преем, товарищ старший лейтенант, — мгновенно нашелся Вовка.

— Да вот, — ответил Маслов, — Губин уверяет, что летчики в горах на глазок бомбы кидают. Я же доказываю, что у них есть приборы для прицельного бомбометания.

— Та хиба можно Губину верить? — убежденно сказал Вареник. — Трепло!

— Пусть я трепло, — смиренно согласился Вовка, — но скажи, пожалуйста. Гришенька, почему они часто не попадают? А почему нас вместо духов накрыли под Хисараном? А? Что‑то не слышу компетентного объяснения!

— А ведь Губин прав, — поддержал его Зубов, растянувшись на матрасе. — После того случая в Хисаране я специально ходил к штурмовикам. Завел я их своими вопросами, потащили они меня на аэродром, посадили в кабину, нахлобучили на меня шлем, «горшок» по‑ихнему. «Ну и как обзор?» — спрашивают. «Не очень», — говорю. «А теперь представь скорость и горные лабиринты. На все — секунды». — «Вы же снижаетесь при бомбометании. Да и мы под пулями оранжевым дымом себя обозначаем». — «А у нас, — говорят, — приказ: ниже двух тысяч метров не снижаться, чтобы потерь было меньше. Хотя по нормам при бомбометании из пике надо выходить на высоте 500 метров». — «Кто же, — говорю, — такие дурацкие приказы вам дает: себя сохранять ценой наших жизней?» — «А что? — отвечают. — Вам разве дурацкие приказы не дают?»

— Товарищ старший лейтенант! — прервал его вошедший дневальный. — Там какой‑то тип. Орет, придирается, вас требует.

Выйдя из палатки, Зубов увидел под грибком дневального человека в маскхалате, панаме и темных очках, дергающегося, как заводная кукла.

— Подойдите ко мне! Как вас там? — скомандовала «кукла» и сразу набросилась: — Почему у вас люди отдыхают, когда должны работать? Почему дневальный сидит на пустой банке? Почему?..

— Потому что… — еще добродушно хотел съязвить Зубов, дескать, потому, что банка опустела уже, но быстро вспылил: — А кто вы такой?

— Я полковник Хмельницкий, зам по тылу дивизии. А кто вы?

Пришлось представиться по форме.

— Почему без звездочек на хэбэ, товарищ старший лейтенант?

— В бою обычно звездочками не сверкают…

— Молчать! Чтобы через пять минут были! Где ваш командир роты? Кто? Вон тот, в кроссовках? Товарищ капитан, ко мне бегом марш!

И не давая Шпагину времени разглядеть свою подозрительную фигуру без опознавательных знаков, заорал:

— Я полковник Хмельницкий! Какого черта у вас люди спят по палаткам средь бела дня? Постройте роту и займитесь уборкой территории вокруг лагеря!

— Комбат приказал отдыхать, товарищ полковник, — Шпагин подошел и встал рядом с Зубовым.

— Где комбат?

— Вон, у хибары, в тельняшке.

— Ну и воинство! Один в кроссовках, другой в тельняшке. Что за слова, товарищ капитан? Это не «хибара», а офицерское общежитие. Не для таких бездельников я его строил. Почему у вас, комбат, люди «тащатся»? — накинулся теперь полковник на подошедшего ленивой походкой комбата.

— Люди не «тащатся», а отдыхают перед боевыми действиями, товарищ полковник.