В коих правилах писано царю церковью владеть? От века несть слыхано, кто бы себя велел в лицо святым звать, разве Навуходоносор Вавилонский[377]: Бог есмь Аз! Кто мне равен? Разве царь Небесный! За то и досталось ему, безумному: седмь лет быком проходил. Так-то и ныне близко тому. Ах ты, миленький, посмотри-тко за пазуху, царь христианский!

XVII

Поделился отчий дом на четыре штата, каждый со своим уставом, своей верой, симпатиями и антипатиями, а насмешница — любовь со своим единым и вечным уставом во все монастыри лезет и все карты идеологические путает.

Марксист ленинского толка Костя Гаврилов безнадежно влюблен в невесту Пенхержевского, в буржуйку Наташу: тоскует, ревнует, злобится на весь мир и на самую любовь человеческую. А марксистка того же толка Ольга Ивановна безнадежно влюблена в Костю Гаврилова и ревниво презирает как Костю, влюбившегося в буржуйку, так и буржуйку Наташу. Людочка Тыркина влюблена в Петра Павловича, а тот не страдает, а только говорит ей разные глупости, а сам… (сама она видела!) целуется с дворовой девкой Лушкой… Марья Ивановна тоже влюблена, но и сама не может понять в кого: в обворожительного Пенхержевского или Вронча. И тоже — никаких надежд: один женится, а другой, кажется, с Ларисой шуры-муры разводит под носом у мужа: вчера ночью в парке на них наткнулась — сидят на скамеечке, прижавшись друг к другу. Тоска! Марья Ивановна грустно напевает: «Так жизнь молодая проходит бесследно!»[378], позабывши, что ее молодость давно уже прошла и наступили серенькие «средние лета»…

Уже стих барский дом. Погасли огни во всех штатах, заменившись звездным сверканием на стеклах окон. Спит мертвым сном и Никудышевка. Только петухи да собаки нарушают безмолвие. Безмятежно плывет звездная летняя ночь с таинственными шорохами и вздохами земли и старого парка, с ласковым дыханием теплого ветерка, пропитанного ароматами трав и цветов.

Не спится в такие ночи влюбленным.

В затаенной тишине слышатся голоса. Это в саду, на террасе. Никак не могут наговориться и разойтись. Сбились в кучку все враги и общими силами пытаются разрешить неразрешимое: что такое любовь?

Костя Гаврилов смотрит на этот вопрос мрачно:

— Все — чепуха! Любовь есть только инстинкт к размножению!

Но вот какая странность: размножаться он никакого намерения не имеет, но от взгляда и голоса Наташи забывает начисто Карла Маркса и обжигается ревностью.

— Господи, какую ерунду вы, Костя, порете! — тайно краснея, шепчет Наташа, глубоко оскорбленная за собственное чувство, полное кристальной девичьей чистоты. — Если вы будете говорить такие глупости, я уйду!..

— К сожалению, эти глупости утверждает философ Шопенгауэр… Любовь есть ловушка природы, спаривающая особи для продолжения на земле жизни. Кто это понял, тот уже неуязвим. Его не надуешь!

— Вы поняли? — насмешливо спрашивает Людочка Тыркина.

— Понял!

— Значит, никогда не женитесь?

— Почему же? Я смотрю на союз мужчины с женщиной как на трудовое и идейное содружество. Для этого не требуется ни воздыхать, ни в телячий восторг приходить, ни стреляться…

— Скучная ваша любовь, — прошептала Наташа.

— А я согласна, — твердо заявила Ольга Ивановна. — Главное в этом союзе — не влюбленность друг в друга, а согласие в миросозерцании, в убеждениях… Глупо влюбиться и страдать из-за человека, с которым нет ничего общего…

— А вот объясните любовь Григория Николаевича к Ларисе!

— Вот вам и пример ловушки. Природе все равно. Для нее неважно равновесие в образовании, во взглядах и убеждениях. Ей надо лишь соединить особи. Она здоровенная и сильная, а Григорий Николаевич — слабый физически. Вот природа и уравнивает… Экономия сил.

— Брехня! — авторитетно заявляет молчавший доселе Петр Павлович. — Умствуешь, братец.

— А по-вашему? По-вашему? — пристает к Петру Людочка Тыркина.

— По-моему? Любовь для человека — как солнце для земли!

— Правда, правда, Петя… — шепчет Наташа.

Но Костя язвительно хохочет:

— Да ты говоришь то же самое, что и я! Солнце для земли — оплодотворяющая сила. Земля не может рождать без участия солнца.

— Хотя ты, Костя, и сознательный, но все-таки дурак! — небрежно бросает вместе с окурком докуренной папиросы Петр. — Солнце есть свет и тепло, необходимые для жизни вообще. Размножаются люди обыкновенно без солнца, в темноте!

Наташа встала и ушла.

Распахнулось окно, и в нем появилась, как алебастровый бюст, фигура Павла Николаевича в ночной рубашке. Все примолкли.

— Что вы разболтались?

— Про любовь. Социалисты ерунду порют! — ответил Петр.

— Мы рассуждаем исключительно с научной точки зрения. Мы рассматриваем любовь под микроскопом познания сущности явлений и утверждаем, что любовь — инстинкт размножения, а все остальное — буржуазные сантименты…

Нельзя сказать, чтобы Павел Николаевич интересовался этой темой, но ему не спалось и захотелось почесать язык. Он высунулся еще больше в окно и присоединился к собеседникам:

— А кто скажет нам, что такое инстинкт размножения? Кто, как и зачем вложил его в человека и во все живущее и умирающее?

— Закон природы!

— Но закон, голубчик, подразумевает волевое принуждение, а потому ему предшествует сознание. Значит, природа сознательна?

— Ну, Павел Николаевич, это уж метафизика! Удивляюсь, как вы, позитивист и дарвинист…

— Да вы ложно понимаете позитивизм! Если точные науки считают для себя некоторые вопросы неразрешимыми, значит, они допускают и метафизику. Они лишь не хотят ею заниматься…

— Первобытный человек ловил женщину в лесу, бил ее по голове дубиной и… и так далее.

— Но ведь это у дикаря. А мы — люди культурные. Наша любовь требует идеализации, поэзии, одухотворенности чувства. Тут участвует и этика, и эстетика, и фантазия, и творчество. Когда современный горожанин ловит на улице продажную женщину, как ловил ее в лесу дикарь, мы это уже не называем любовью. Откуда у вас, марксистов, эта жажда оголить человеческую душу? И зачем вам это понадобилось?

— Пора открыть массам голую истину и снять с глаз все повязки…

Но тут хлопнула дверь на балконе, и раздался хрипловатый и раздраженный голос бабушки:

— Дадите вы уснуть или нет с вашей любовью?