За обедом Гитлер получил депешу. Он вполголоса несколько раз прочитал ее. Так как я сидела рядом, то смогла разглядеть отдельные строчки. В конце телеграммы стояла аббревиатура ГКСВ (Главное командование сухопутных войск). Главы этого ведомства просили разрешения начать, наконец, наступление на Варшаву. Фюрер обернулся к офицеру для поручений, передавшему ему телеграмму, и сказал возбужденным голосом:

— Вот уже в третий раз мы призываем польское правительство сдать Варшаву без боя. Я не хочу, чтобы начиналась стрельба, пока в городе есть женщины и дети. Мы должны еще раз сделать предложение о капитуляции и предпринять все возможное, чтобы убедить их в бессмысленности отказа. Это безумие — стрелять по женщинам и детям.

Так сказал Гитлер. Если бы мне рассказал об этом кто-то другой, не поверила бы. Но я — как ни трудно это дается — пишу правду. Для потомков миллионов жертв нацистского режима подобное высказывание, должно быть, звучит как насмешка. Однако, возможно, данный эпизод немного поможет понять шизофреническую сущность фюрера.

Перед отъездом из Данцига, мне довелось услышать речь Гитлера в Артусхофе, в которой он попытался оправдать войну против Польши. Фюрер говорил о жестоком обращении с немцами, ставшем просто невыносимым после смерти маршала Пилсудского, потом обвинил Англию в том, что она подталкивает Польшу к войне, и страстно клялся, что стремится к миру.

— Никогда, — сказал Гитлер, — у меня не было намерения вести войну с Францией или Англией — на западе у нас нет никаких военных целей.

После моего возвращения из Данцига по радио сообщили о взятии Варшавы. При помощи Удета, ставшего к тому времени начальником Управления технического снабжения Люфтваффе, я отправилась на военном самолете в польскую столицу, чтобы повидать своих сотрудников. Все они были здоровы и верили, что война скоро закончится. От них я узнала о первых противоречиях между немецкой и русской армиями. Из телефонных разговоров наших офицеров стало понятно, что русские претендуют на районы, занятые немцами в Галиции. Командование вермахта протестовало, но по личному приказу Гитлера озлобленным немецким генералам пришлось уступить Красной Армии. После решения фюрера флажки, обозначавшие на большой карте в штаб-квартире сухопутных войск линию фронта, передвинули на запад. Один из наших операторов должен был снять это. Здесь он услышал, как какой-то офицер, чертыхаясь, сказал: «Немецкие солдаты завоевали эту землю своей кровью, а Гитлер дарит ее русским».

На следующий день в Варшаве состоялось прохождение боевых войск торжественным маршем перед Гитлером. Парад снимали Зепп Алльгайер и братья Ланчнер. Я стояла около Алльгайера и видела, как проходившие мимо шеренги смотрели на Гитлера словно загипнотизированные. Казалось, каждый готов сделать для фюрера все, что тот прикажет, даже умереть.

После пресловутых событий в Польше я больше ни разу не бывала на фронте и никогда не делала никаких военных съемок.

К своему удивлению, в Берлине я обнаружила, что кинопромышленность, несмотря на войну, работала почти так же, как в мирное время. Но у «Пентесилеи» шансов не было — для ее съемок требовались слишком большие расходы. Геббельс теперь нуждался прежде всего в патриотических и развлекательных лентах, чтобы, с одной стороны, пропагандировать цели войны, а с другой — отвлечь зрителей от забот.

В «Фильм курире» написали, что «Тобис» намеревается снимать «Долину». Это воодушевило меня. Я ведь уже работала над этим фильмом несколько лет назад, но тогда пришлось прервать начатое. Не заняться ли им снова? Привлекало то, что сюжет картины не имел ничего общего с политикой и войной. Казалось, съемки будут нетрудными и займут всего несколько месяцев. С другой стороны, я уже не чувствовала внутренней связи с этим материалом. Но во всяком случае, думалось мне, лучше уж экранизировать «Долину», чем оказаться вынужденной снимать какой-нибудь пропагандистский или военный фильм. Подобной обязанности вряд ли удалось бы избежать, поскольку влияние Геббельса в это время еще больше усилилось.

Знать бы тогда, с какими непреодолимыми трудностями будет связано создание этой картины! Прошло более двадцати лет, прежде чем «Долина» наконец вышла на экраны. На моем пути встали война, болезни и послевоенный арест уже отснятого материала почти на десять лет. История этой ленты, своего рода одиссея, уже сама могла бы стать темой для фильма.

Но начиналось все очень хорошо. Руководство «Тобиса» пришло в восторг от моего предложения. Договором, который я заключила с директором Леманом, предусматривалось, что моя фирма возьмет на себя производство, а «Тобис» — прокат.

Просто экранизировать оперу Эжена Д’Альбера не хотелось бы, в моем представлении это было эпическое сказание, баллада, которую хотелось превратить в череду величественных образов. Поэтому я обрадовалась, когда уговорила написать сценарий Рихарда Биллингера,[312] ставшего после «Святочной ночи» весьма успешным драматургом и сценаристом. В качестве визуального плана для «Долины» мне виделось нечто, напоминающее полотна испанских художников Гойи и Эль Греко.

Тема проста. Высоко в горах живет Педро, пастух и крепостной маркиза дона Себастьяна — безжалостного деспота, правящего в долине. Педро — это своего рода Парсифаль. В долину, с которой «что-то неладно», по словам старого пастуха Нандо, он спускается нечасто. И Педро, и маркиз влюблены в Марту — красивую приемную дочь бедного цыгана. Вытекающие из этого конфликты сообщают действию драматизм, дело даже доходит до схватки на ножах между соперниками. Пастух убивает дона Себастьяна как волка, ворвавшегося в стадо. После смерти маркиза начинается спасительный дождь — длившаяся несколько месяцев засуха заканчивается, крестьяне получают столь нужную им воду, а Педро с Мартой покидают долину и уходят в горы.

Когда я прочла первый набросок Биллингера, то сильно разочаровалась, хотя материал как будто специально был для него создан. Неудачными оказались и второй, и третий варианты. Даже сам Биллингер выглядел недовольным своей работой. Жаль, если уж ему не удалось, то у кого тогда это может получиться? Я попробовала привлечь Франка Визбара, автора сценариев для таких замечательных фильмов, как «Паромщица Мария» и «Незнакомка». Прямо какое-то колдовство! Его рукопись тоже оказалась сплошным разочарованием.

Все другие хорошие сценаристы были, как бы сказали сегодня, «по уши в работе». Мне не оставалось ничего иного, как попытаться написать сценарий самой. Я сняла в Кицбюэле небольшую горную хижину на Петушином Гребне и уединилась там. Она располагалась у самого начала знаменитой трассы «Лента», и у меня появилось сильное искушение снова встать на лыжи. Приходилось все время задергивать на окнах гардины в красную клетку, чтобы не видеть манящего зимнего ландшафта.