– А как же мы? – спросил один из прикованных.

Гутмунд внимательно взглянул на него. Огвин из Швеции. Очень хороший воин. Угроз не боится. А ему нужно, чтобы эти люди действовали изо всех сил.

– С вами вот что, – ответил он. – Если мы победим, я вас отпущу. Если проиграем, оставлю вас прикованными к машинам. Может, христиане проявят к вам милосердие. Честно?

Огвин кивнул. Пораженный неожиданной мыслью, Гутмунд повернулся к черному дьякону, создателю машин.

– А ты? Будешь сражаться за нас?

Лицо Эркенберта вытянулось.

– Против христиан? Посланцев папы, святого отца, которых я сам и мой хозяин призвали сюда, чтобы изгнать язычников? Я скорее стану мучеником, чем...

Кто-то потянул Гутмунда за рукав: один из немногих рабов из Йоркского собора, переживших и приступы ярости Айвара, и жестокое обращение Эркенберта.

– Мы справимся, хозяин, – прошептал он. – С радостью.

Гутмунд взмахом руки приказал выступать. Впереди пошел он сам с рыбаком – на разведку, дальше люди Рагнарсона тащили свою ношу. Медленно, по-прежнему под дождем, шесть онагров и тысяча викингов заняли позицию в четырехстах ярдах от ограды франкского лагеря. Гутмунд неодобрительно покачал головой, видя, что на стороне, обращенной к морю, нет даже часовых. А может, они просто ушли в укрытие от дождя и слушают отдаленный гул битвы.

Первые снаряды из онагров не долетели, ударили в землю в десяти футах от основания ограды. Рабы возились у рычагов, чуть подняли рамы. Следующий залп двадцатифутовых камней уничтожил ограду на протяжении в двадцать футов. Гутмунд решил не ждать еще одного залпа. Его армия бегом устремилась в брешь. Изумленные франки, в основном лучники, с бесполезными отсыревшими тетивами, увидели тысячу опытных воинов, готовых сражаться в рукопашной, повернули и бежали все до одного.

* * *

Через два часа после высадки на берег Гутмунд выглядывал из ворот франкского лагеря. Весь его опыт подсказывал: разделить добычу, бросить бесполезные машины и уходить в море, пока не пришли мстители. Но тут он увидел возвращавшуюся армию. Она удивительно похожа на армию побежденную. А если это так...

Он повернулся, выкрикивая приказы. Его переводчик Скальдфинн, жрец Хеймдалля, удивленно посмотрел на него.

– Ты рискуешь, – сказал он.

– Ничего не могу сделать. Помню, что говорил мне дедушка. Всегда пинай лежачего.

* * *

Когда его люди увидели знак молота над своим казавшимся им безопасным лагерем, Карл Лысый понял, что армия его дрогнула. Все солдаты и лошади промокли, замерзли, устали. Они выбирались из рощ и изгородей, снова выстраиваясь, и видели, что половина осталась лежать на мокрых полях. Мертвыми или ждущими смерти от ножа крестьян. Лучники весь день были только пассивной целью. Даже сердце армии, тяжелые кавалеристы, потеряли треть состава на скользких склонах и в трясине, а у них так и не было возможности проявить свое мастерство. Ограда перед ними казалась невредимой, и на ней множество людей. Никто не хотел идти на приступ.

Чтобы сократить потери, Карл встал в седле, поднял копье и указал на корабли, вытащенные на берег или стоящие на якоре. Его люди мрачно изменили направление движения, пошли к берегу, на который высадились несколько недель назад.

Но когда они один за другим выходили на берег, из-за поворота показались драккары, на которые вернулись экипажи. Выстроились, повернулись, преградили выход в море. А с ограды один из онагров сделал пробный выстрел. Камень упал в серую воду рядом с королевским кораблем «Dieu Aide». Онагры начали разворачиваться.

* * *

Глядя на заполненный людьми берег. Шеф понял, что насколько франкская армия сократилась, настолько его выросла. Толкатели и самострелы, как он и ожидал, все на месте, их вряд ли меньше, чем было вначале. Подходили тяжелые кидатели с того места, где их оставили франки. Они не повреждены, их торопливо снабдили новой оснасткой и теперь тащат руки сотен добровольцев. Только алебардисты потеряли некоторое количество людей. Но на их место пришли тысячи, буквально тысячи разгневанных крестьян, сжимающих топоры, серпы и копья. И если франки нападут, им придется идти вверх по холму. На уставших лошадях. Под непрерывным огнем.

Шеф неожиданно вспомнил свой поединок с гадгедларом Фланном. Если хочешь отправить человека – или армию – на Настронд, Берег Мертвецов, брось над головой копье в знак того, что эти люди отданы Отину. Тогда пленников брать не будут. И в сознании его прозвучал голос, ледяной голос Отина из его видений.

– Начинай, – сказал этот голос. – Заплати мне долг. Ты все еще не носишь мой знак, но разве тебе не говорили, что ты принадлежишь мне?

Как во сне, Шеф подошел к катапульте Осви – «Точно в цель», – заряженной и нацеленной в центр франкской армии, толпящейся в смятении внизу. Посмотрел на кресты на щитах, вспомнил орм-гарт. Несчастного раба Мерлу. Свои собственные муки от рук Вульфгара. Спину Годивы. Сиббу и Вилфи, превратившихся в пепел. Распятия. Руки его действовали сами, готовясь выпустить снаряд на головы франков.

Снова заговорил голос внутри, голос холодный, как ледник.

– Начинай. Отдай мне христиан.

Неожиданно рядом с ним оказалась Годива, положила руку ему на рукав. Она ничего не сказала. Но он взглянул на нее и вспомнил отца Андреаса, который сохранил ему жизнь. Своего друга Альфреда. Отца Бонифация. Бедную женщину на лесной поляне. Осмотрелся, как в тумане, увидел, что вокруг, словно ниоткуда, появились все жрецы Пути, все смотрят на него с серьезными и внимательными лицами.

Глубоко вздохнув, отошел от катапульты.

– Скальдфинн, – сказал он. – Ты переводчик. Спустись вниз и предложи франкскому королю сдаться под угрозой смерти. Я сохраню им жизнь и дам возможность вернуться домой. Но не больше.

И снова услышал голос, но на этот раз заинтересованный голос путника в горах, этот голос он впервые услышал над шахматной доской богов.

– Хорошо сделано, – сказал этот голос. – Ты победил искушение Отина. Может, ты и правда мой сын. Но кто знает собственного отца?

– Он подвергался искушению, – сказал Скальдфинн. – Что бы ты ни говорил, Торвин, в нем есть что-то от Отина.

– Это было бы величайшей бойней с тех пор, как люди появились на этих островах, – добавил Гейрульф. – Франки на берегу устали и были беспомощны. А английские крестьяне не знали бы милосердия.

Жрецы Пути снова сидели в своем священном круге, вокруг костра и копья, за увешанными рябиной нитями. Торвин нарвал большие охапки свежих осенних гроздьев. Яркий алый цвет ягод перекликался с рассветом.

– Такое дело принесло бы нам величайшее зло, – сказал Фарман. – От такой жертвы нельзя получать добычу. Но англичане не послушали бы нас. Они ограбили бы мертвых. И тогда против нас были бы и христианский бог, и гнев Всеобщего Отца.