— Она хочет что-то переделать? — спросил старик — Я готов перешить его — но она должна сама сюда прийти. Я не умею переделывать платья по фотографиям!

— ОНА УМЕРЛА, — сказал Оуэн Мини. Его крошечная рука снова нырнула в карман. Оуэн достал аккуратно сложенный конверт; в конверте лежала карточка, которую ему подарила моя мама, — свадебная фотография. Мама на ней вышла очень красиво, да и Дэн тоже ничего. Мама надписала фото — это были слова благодарности Оуэну и его отцу за их необычный свадебный подарок. — Я ТУТ СЛУЧАЙНО ЗАХВАТИЛ КАРТОЧКУ С СОБОЙ, — сказал Оуэн, протягивая реликвию мистеру Джордано.

— Фрэнк Синатра! — вскрикнул старик. Сын тут же забрал у него карточку и поглядел на нее сам.

— Что-то не похоже на Фрэнка Синатру, — пожал он плечами.

— Да нет же! Нет! — кричал старик; он снова выхватил фото у сына. — Она любила песни Синатры — она и сама их здорово пела. Мы много болтали с ней о Фрэнки — твоя мать сказала, что ему надо было родиться женщиной, такой у него приятный голос.

— А ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЗАЧЕМ ОНА КУПИЛА ЭТО ПЛАТЬЕ? — спросил Оуэн.

— Еще бы мне не знать! — воскликнул старик — Она всегда выступала в этом платье! «Мне нужно что-нибудь такое, в чем я буду петь!» — так она сказала, когда пришла сюда. «Мне нужно что-нибудь такое, чтобы я была не похожа на себя!» — вот что она сказала. Я ее никогда не забуду. Но я тогда еще не знал, кто она такая, — не знал, когда она только пришла сюда! — говорил мистер Джордано.

— Да кто же она, черт возьми, такая, в конце концов? — недоумевал сын. Услышав этот вопрос, я вздрогнул; до меня вдруг дошло: я ведь тоже не знаю, кто она такая — моя мама.

— Да это же «Дама в красном» — ты что, не помнишь ее? — спросил сына мистер Джордано. — Она еще пела в том самом заведении, когда ты вернулся домой с войны. Как оно называлось, это место?

Сын поспешно схватил фото.

— Точно, это она! — вскричал теперь Джордано-младший.

— «Дама в красном»! — воскликнули вместе отец и сын.

Меня била мелкая дрожь: моя мама была певичкой! В каком-то притоне! И ее звали «Дама в красном»! И она сделала себе карьеру — карьеру певички в ночном кабаке! Я посмотрел на Оуэна; он выглядел на удивление спокойным — он оставался почти безмятежным и даже улыбнулся.

— НУ ЧТО, РАЗВЕ ЭТО НЕ ИНТЕРЕСНЕЕ, ЧЕМ У «СТАРОГО ФРЕДДИ»? — спросил он меня.

Вот что еще Джордано рассказал нам о моей маме: она пела в фешенебельном вечернем клубе на Бикон-стрит — «очень солидное заведение!», заверил нас старый Джордано. Там выступал черный пианист — он играл в старомодном стиле, то есть, как объяснили нам Джордано, он играл старые мелодии, причем под сурдинку, «чтобы слышать певицу!».

Это заведение было не из тех, куда ходят одинокие мужчины или женщины, — не бар, а именно клуб, что означает, по заверениям отца и сына Джордано, ресторан с «живой» музыкой — «что-нибудь такое легкое и спокойное, чтобы ужин усваивался». Ближе к десяти вечера певица и пианист переходили к музыке, более подходящей для танцев, чем для уютной застольной беседы, — и это продолжалось примерно до полуночи. Мужчины танцевали со своими женами или, по крайней мере, с серьезными спутницами. Это было не такое место, «куда можно притащить шлюху или подцепить ее прямо там». И почти каждый вечер выступала «какая-нибудь знаменитая певица из тех, о ком вы наверняка слыхали». Ни об одной из тех, что упомянули Джордано, мы с Оуэном, однако, не «слыхали» ни разу в жизни. «Дама в красном» пела только один вечер в неделю; Джордано забыли, в какой именно день, но мы с Оуэном могли им и сами сказать. Это была среда — всегда и только среда. Вероятно, учитель пения, с которым занималась моя мама, был настолько знаменит, что маме он мог уделить время только в четверг утром — и притом так рано, что ей приходилось накануне ночевать в этом «жутком» городе.

Почему она никогда не выступала под своим настоящим именем, почему ее все знали как «Даму в красном» — этого Джордано не знали. И название того фешенебельного вечернего клуба они припомнить не смогли; они знали только, что теперь его там уже нет. По виду он напоминал обычный частный дом; теперь это и в самом деле частный дом «где-то на Бикон-стрит» — вот все, что они смогли вспомнить. То ли частный дом, то ли частная клиника. Что касается владельца клуба, это был какой-то еврей из Майами. Джордано слышали, что теперь он вернулся к себе в Майами. «Я думаю, там и сейчас полно таких клубов», — сказал старый Джордано.

Он страшно огорчился, узнав, что мама умерла; «Дама в красном» успела стать довольно популярной среди местных завсегдатаев клуба — «не так чтобы уж прямо знаменитой, как, может, некоторые другие; но на нее много народу ходило».

По словам Джордано, она сначала появилась, потом куда-то пропала на время, а потом снова вернулась. Позже она пропала насовсем; но люди этому не верят, и вот уже который год ходят слухи, будто она возвращается. Первый раз, «на время», она пропала, конечно, когда родился я.

Джордано попытались даже вспомнить, как звали черного пианиста; «Он оставался там, пока клуб не закрыли», — сказали они. Но максимум, что они смогли вспомнить, — это Череп.

— Черный Череп! — уточнил мистер Джордано-старший.

— Не думаю, что он тоже из Майами, — сказал сын.

— ЯСНОЕ ДЕЛО, — заключил Оуэн Мини, когда мы снова шагали по Ньюбери-стрит, — ЧЕРНЫЙ ЧЕРЕП — ЭТО НЕ ТВОЙ ОТЕЦ!

Мне вдруг пришло в голову спросить Оуэна, сохранил ли он имя и адрес — а может, и номер телефона — маминого учителя пения. Я знал, что мама все подробно расписала Оуэну; вряд ли он мог выбросить хоть что-то, полученное от нее.

Но мне не понадобилось даже спрашивать. Его крошечная рука снова нырнула в карман.

— ЭТО ЗДЕСЬ НЕДАЛЕКО, — сказал Оуэн. — Я ДОГОВОРИЛСЯ О ВСТРЕЧЕ, ЧТОБЫ ОН «ПРОВЕРИЛ» МОЙ ГОЛОС. КОГДА ОН УСЛЫШАЛ МОЙ ГОЛОС ПО ТЕЛЕФОНУ, ТО СКАЗАЛ, ЧТО ГОТОВ СО МНОЙ ВСТРЕТИТЬСЯ, КАК ТОЛЬКО Я ЗАХОЧУ.

Вот так Оуэн Мини приехал в Бостон, «жуткий» город, — он все подготовил заранее.

Грэм Максуини, учитель пения и специалист по постановке голоса, жил в той части авеню Содружества, где зелень на бульваре всего гуще, а по обеим сторонам плотным строем стоят фешенебельные старинные домики. Однако у самого мистера Максуини была маленькая захламленная квартирка в обшарпанном доме без лифта; доме, разделенном чуть ли не на столько же частей, сколько раз многочисленные жильцы задерживали совместную арендную плату или вообще переставали платить. Поскольку мы с Оуэном пришли слишком рано, пришлось сесть и подождать в коридоре, рядом с дверью квартиры мистера Максуини. На двери красовалось пришпиленное кнопкой объявление, написанное от руки:

Ни в коем случае!!! не звоните!!! и не стучите!!! если слышите, что за дверью поют!!!

То, что мы слышали за закрытой дверью мистера Максуини, «пением», строго говоря, назвать было нельзя, однако там явно занимались голосовыми упражнениями, и потому мы с Оуэном не стали стучать или звонить. Мы сели на удобный, но какой-то странный предмет (не диван и не кушетка, а что-то смахивающее на сиденье от городского автобуса) и стали слушать упражнения то ли по пению, то ли по постановке голоса, которые нам запретили прерывать.