идущего впереди владельца покойницкой; тот шагнул вниз, Клодону тоже пришлось.

– И мы благодаря им неплохо живем.

В подвале гуляло эхо. Не видя впереди ничего, кроме огонька в руке хозяина и его освещенного уха, Клодон посмотрел вверх. Стропила лежали не вкривь и вкось, как в рыночных складах, а пересекались через равные промежутки, заполненные расписной плиткой.

– Я то и дело грожусь отцу, что займусь торговлей или недвижимостью, но годы идут, а я все утешаю скорбящих вдов да заплаканных дядюшек. Не будь это так выгодно, давно бы ушел.

Запах, который Клодон учуял еще в прихожей, разгонял опьянение. Удушливый, густой, сладкий запах, будто кто-то раздавил и разложил толстым слоем кучу цветов и фруктов. К нему примешивался другой, уксусно-резкий.

Недалеко от них на треноге плясал голубой огонь, вдали виднелся такой же. Вокруг виднелось что-то вроде столов.

– Так они тут? Мертвецы? – спросил Клодон.

– Есть мертвецы, есть и вполне живые.

Подступившая справа тень превратилась в служителя – плечистого, с грубо вытесанным лицом.

– А, это вы, господин. Хорошо. И друга с собой привели?

– Да. Мы поднимемся наверх поздороваться с матушкой.

Пятнышко света на стропилах перемещалось за ними.

– Я сейчас. Подержи-ка.

Глиняная лампа грела руку в прохладном – но не холодном – мраке.

Хозяин сгреб со стола груду листьев и ягод, приподнял ткань.

Зная уже, что это за место, Клодон все равно подумал, что женщина с красиво уложенными волосами, с ожерельем на шее, просто спит, – но в следующий миг чуть не уронил лампу. Красное пламя заколебалось, и он напомнил себе, что губы у женщины не шевелятся, глаза под веками не движутся и плоские груди не вздымаются от дыхания – это лампа дрожит у него в руке.

Хозяин забрал у него лампу и сказал в темноту:

– Да, теперь вид у нее куда лучше. Так и оставим.

Они перешли к другому столу, и Клодон подумал: «Да это не человек, уж очень огромен…» Но под тканью открылось черное раздувшееся лицо и железный обруч на лбу, объемистая грудь, бочкообразный живот.

– А с этим ничего уже не поделаешь. Смотри, чтоб к восходу его тут не было! С толстяками даже наше искусство не помогает. Мы избавляемся от них как можно скорее.

Запах, эхо и хмель кружили голову – теперь Клодону чудилось движение на каждом столе.

– Сюда. – Хозяин снова взял его за плечо. – Нет, теперь наверх. Просто удивительно, как разрослось наше дело при моей жизни. Отец в твоем возрасте был подмастерьем у бальзамировщика, который занимался только знатными господами. Когда мастер умер, он подумал, что на этом его карьере конец. Всех прочих городских покойников сразу свозили на поле за Рыбачьей и там закапывали. Но богатые купцы из Саллезе тоже понемногу начали пользоваться услугами человека, прошедшего обучение при дворе. – Листья шуршали под босыми ногами Клодона и хрустели под сандалиями хозяина. – Теперь даже варвары зовут нас выпотрошить покойника, положить в него соли и дубильную золу, осыпать ароматическими травами.

Запах вызывал тошноту. Вот еще один на столе, тоже здоровенный. Что это с ним рядом, никак оружие? Служитель вынул пару досок из дверного проема. На вершине темной лестницы брезжил свет.

– Ступай вперед. Без этих ароматов тебе сразу полегчает, к ним надо привыкнуть.

Клодон стал подниматься, держась за стену.

– Видишь, сколько народу нас охраняет, – говорил позади хозяин, – и живые, и мертвые. Все справляются на славу, если кто задумает что дурное.

– Я ничего такого не думал! – заверил Клодон, оглянувшись назад.

– Знаю, что не думал, – скроил гримасу хозяин.

«С кошельком лучше погодить, пока не очухаюсь», – мелькнуло в голове Клодона.

Сквозь занавес из кожаных полосок с разноцветными бусинами они прошли в верхнюю комнату. Здесь было намного свежее, хотя отголоски обоих запахов, сладкого и уксусного, долетали и сюда.

– Сколько ж у тебя там покойников? – Комната походила на ту, которую Клодон видел сквозь ставни в доме сборщика налогов: сундук, стол и стулья, статуи на постаментах в углах. Что-то чуднóе на стенах, лепнина над полукруглой дверью и на потолке, пол из красных плиток, на нем ковры. И дюжина желтых огоньков в чашах, не считая висящей в середке лампы.

– Как раз столько, чтоб никто не захотел их тревожить.

Столов-то никак не меньше десятка?

Хозяин поставил свою лампу на лакированную полку и направил Клодона к другой двери.

За ней… светила луна! И крыши над головой не было. По обе стороны мощеной дорожки росли кусты – выходит, из подвала они снова вышли на землю? Или это висячий садик на крыше?

Здесь и пруд был – меньше, чем в таверне, но был. Луна освещала его восточную половину.

– Знаешь, – продолжал хозяин, – в давние времена, когда в городе только и было, что рынок, замок да горстка рыбачьих хижин, знать хоронила своих покойников в подземном Чертоге Смерти. Находился он в самом сердце теперешнего Колхари, и поверх него много чего настроили. Но ходит слух, что недавно его откопали и пользуются им в весьма странных целях. Говорят, там сверху теперь таверна. Мне, учитывая мое ремесло, полагалось бы пойти посмотреть, хотя бы из любопытства, но я ни разу там не был. Как будто это не в моем городе. Я здесь родился и вырос, но не видел многого из того, на что ходят поглазеть все приезжие. Забавно, правда?

Клодон снова замер: из-под сводчатой галереи, окружающей сад, вышла закутанная в покрывало фигура.

– Матушка? Ты еще не спишь? – окликнул хозяин.

– Хотела тебя дождаться – да ты, смотрю, не один? – Клодон уловил неодобрительные нотки в голосе пожилой женщины. – Тогда пожелаю вам доброй ночи.

Подвальные миазмы, при всей своей мерзости, немного протрезвили Клодона.

– Ну что ж. За этот день мы сполна насладились беседой. – Мужчина говорил теперь приветливее, чем раньше. – Я получил представление о том, каков ты теперь, каким был в детстве, каким мужчиной ты станешь. – Обойдя пруд, они подошли к еще одной двери. – Вот мои комнаты. Сегодня ты чуть ли не первым делом сказал, что не прочь заработать, и я хочу кое-что тебе предложить.

6. Отголоски этого юношеского приключения вошли в недавний сон Клодона, но вряд ли он мог его запомнить в таких подробностях. Скажем лучше – пока он стоит во дворе деревенской таверны и пялится на лицедейку в окне, – что он предпочел забыть те незрелые отклонения от центра своих желаний. Можно ли сказать, что два случая, тот и этот, равны и противоположны? Равенства между ними нет. Противоположность? Гм-м… Но в той