степени, в какой они отражают друг друга, можно предугадать, что будет дальше, если рассмотреть соотношение между похотью и желанием в жизни Клодона. О первой мы не упоминали вообще, второе лишь слегка обозначили.

7. В то время, когда механическое воспроизводство еще не ввело стандартов на красоту, вкусы Клодона в отношении женщин были обычны для мужчины его эпохи, класса и положения. Он, как и большинство мужчин Невериона, предпочитал молодых. Как и большинство мужчин Невериона, предпочитал физически крепких. Многие мужчины хотели, чтобы женщина при этом была покорной, но некоторые надеялись, что кой-какой огонек в ней все-таки будет. Друзья последних часто смеялись и заявляли, что им самим только такие, с огоньком, и нужны – если при этом женщина все же подчиняется мужским указаниям. Чувства Клодона в отношении покорности и огонька были такими же двойственными.

Но кое-какие черты в его идеале женщины делали его, как он был уверен, не таким, как все. Он не мог, например, сказать, откуда у него взялась одержимость женскими пальцами – да не просто пальцами, а ногтями. Не забывайте, что в то далекое время даже те, кого мы назвали бы средним классом, работали в сельском хозяйстве и длинные ногти вряд ли могли отпустить, – но Клодона с детства завораживали даже чуть-чуть отросшие. Первым предметом его молчаливого обожания стала жена родича-пристава – застенчивая, хрупкая и болезненная. Клодон был строптивый мальчишка, но соседи стали замечать, что ее просьбы он выполняет, в отличие от просьб и приказов прочей родни. Одним из самых дорогих воспоминаний Клодона было, как он, шести-семи лет, сидит у нее на коленях в тени дерева и касается кончиков ее пальцев кончиками своих; она рассказывает ему что-то о безымянных богах, но он не слушает, он и без того счастлив. Когда же к одиннадцати годам в нем пробудились гормоны (этого слова в Неверионе не знали), страсть распространилась еще и на ноги. Тут уж ногти были ни при чем.

У девчонки с заячьей губой была тетка – с нее-то и началось. Клодон сидел на песчаном склоне за деревней, а она прошла мимо босая, держа на бедре корзину с какой-то лузгой. Ему бросились в глаза ее щиколотки, ее необычайно узкие пыльные ступни. Длинные пальцы на каждом шагу растопыривались, будто нащупывая в земле нечто тайное, не отражающееся на ее коричневом лице под жесткими черными волосами.

Клодон посмотрел на ее руки с короткими топорными пальцами. Откуда у женщины с такими руками такие ноги?

Когда она ушла, он, в третий раз на дню, начал мастурбировать, воображая себе женщину молодую, сильную, с огоньком (но умеренным), с руками как у жены пристава и ногами как у этой… Результат его поразил!

С тех пор он поделил всех деревенских женщин на две категории. У одной, куда входили примерно две трети, ноги интереса не представляли, зато другая, чья численность приятно удивила его… Этим привилегированным особам он улыбался, норовил пройтись с ними рядом; в его фантазиях они оборачивались к нему и касались его чьими-то чужими – большей частью – руками. Если бы кто спросил (но никто не спрашивал – ни скорые на упрек старейшины, ни лоботрясы вроде него), он бы горько пожаловался, что ноги жены пристава совсем не подходят к ее прекрасным рукам.

В Колхари Клодон усовершенствовал, углубил, расширил свои желания. На первых порах его поразило, что примерно четверть городских женщин ходят в башмаках – и зажиточные, и бедные тоже. Целое сословие, чьи подъемы и пальцы скрывает гнусная кожа или парча (для него не менее гнусная). Примерно столько же носили сандалии, жестоко его дразня своими ремешками и пряжками. Пришлось поневоле ограничиться босоногими, которые, и мужчины и женщины, здесь водились в подавляющем большинстве. Пробыв неделю в большом городе, он сделал удручающий вывод, ускользавший от него дома: красивые руки бывают в основном у богатых женщин, которые как раз и ходят обутые.

Впрочем, усовершенстование, углубление и расширение, о которых мы говорили, не имели отношения к женским рукам и ногам. Это касалось… глаз! Он открыл их для себя в свой первый месяц, шатаясь по Мосту Утраченных Желаний.

Женщины и девчонки – и некоторые мужчины, – промышлявшие на мосту, подкрашивали глаза, рисуя вокруг них темные крылья. Поначалу это не столько возбуждало его, сколько указывало на место, занимаемое ими в бесконечной цепочке купли-продажи, на мосту не менее оживленной, чем на соседнем рынке. Казалось бы, что мужественность, столь ценимая Клодоном, несмотря на однополые сношения, в которые ему, вопреки природным наклонностям, иногда приходилось вступать, никаких особых знаков не требует. Но мужчины с моста, обычно немолодые, пародировали ее, надевая поверх лохмотьев латные пояса, грубя клиентам и ругаясь куда грязнее, чем было здесь принято. Вдобавок они подкрашивали только один свой глаз, и знак женственности, поделенный надвое, становился мужским.

Глядя на них, Клодон находил, что и он не хуже. Он тоже всегда старался вооружиться, хотя бы камень в набедренную повязку заткнуть; и кожаный браслет носил выше локтя, хотя у них в деревне не было такого обычая; и язык его в деревне не одобряли.

Несколько раз он и глаз подводил, поступаясь своей неприметностью – краску ему одалживала девушка, державшая кусочек синего воска у себя в кушаке, – это помогало ему почувствовать себя настоящим мужчиной. Перестав это делать по примеру большинства парней на мосту, он испытал чувство утраты, будто стал ближе к той самой двусмысленности, которая так удручала его в этом переходном периоде.

Под мостом, на ближнем к рынку конце, бывало не менее оживленно, чем на самом мосту: лестницы с обеих его сторон вели к отхожим канавам.

Мальчишки шмыгали вверх и вниз, девчонки снизу кричали что-то подружкам, оставшимся наверху.

Однажды Клодон, разыскивая своего варвара, спустился туда. Наверху говорили, что утром из воды выловили тело аристократа. В те варварские времена в речку то и дело бросали трупы, обычно солдат и нищих, но этот увезли еще до того, как Клодон пришел. Ему вздумалось выйти по камням на середину Кхоры. Зеленая вода пенилась, омывая тележные колеса, битые горшки, рваные сети, застрявшую фруктовую кожуру и куклу без головы и одной руки.

Одна женщина ругалась с солдатом, другая смеялась. Клодон не видел их, хотя из-за эха казалось, что они где-то рядом. Он перешел на другой камень посмотреть, откуда доносятся голоса.

Еще какая-то женщина преклонила колени на гранитной глыбе недалеко от него, отставив босую ногу назад. Судя по лодыжке и мокрой подошве, пальцы тоже многое обещали. Женщины думают,