— Ник, — с усилием проговорила она, — видишь ли, я…

Ник смутился, понимая, что не стоит так на нее глазеть, и в то же время радуясь, что краснеет не он; он все-таки вошел в лифт, но, желая проявить вежливость, обернулся, заблокировал дверь ногой и спросил:

— Как Джеральд?

— Ник, давай же! — крикнула Кэтрин.

Ник убрал ногу и отступил. Пенни шагнула к лифту, отчаянно затрясла головой.

— Его здесь нет, Ник, его здесь нет!.. — И двери закрылись.

— Ну и ну! — пробормотал Ник. Покосился на Кэтрин, затем на зеркало, где отражались двое незнакомцев. На стальной двери было нацарапано слово «Х…Й» — как видно, даже викторианские здания не избегают этой участи. Нику вспомнилось, как много лет назад, при первом его знакомстве с Пенни, Бэджер настойчиво с ней заигрывал. Выходит, это было серьезно… И все-таки Ник не понимал, как это можно — отнять девушку у друга… Снова взглянув в зеркало, он обнаружил, что все еще глупо улыбается, и сказал:

— Боже мой, дорогая, Бэджер страшно разозлится. Они ведь явно не хотят, чтобы мы знали.

Лифт остановился. Кэтрин смерила Ника уничтожающим взглядом — словно не могла поверить, что все эти годы дружила с таким неправдоподобным кретином, — и решительно вышла.

Он последовал за ней в холл с красным ковром на полу, мимо тускло-коричневых дверей со звонками и табличками. За одной из дверей громко работал телевизор; другие квартиры притихли, словно чего-то ждали. Снова Ник подумал, что здесь недостает газовых рожков: это место и подавляло его, и странно привлекало, и на миг он задумался о том, что происходит за этими закрытыми дверями. Последняя дверь слева была приоткрыта — должно быть, здесь дожидались возвращения Пенни. Латунная табличка над звонком гласила: «Д. С. Броган, эсквайр». Кэтрин тронула звонок, и сочный, хорошо знакомый бас отозвался из-за двери:

— Открыто!

Кэтрин бросила на Ника торжествующий взгляд, словно говоря: «Теперь понимаешь?!» — и крепко взяла его под руку. Все оказалось хуже, куда хуже, чем он думал. Он не хотел входить, он сбежал бы, если бы Кэтрин не вцепилась в него мертвой хваткой. За дверью послышался громкий вздох, мягкие шаги босых ног — и в дверях появился Джеральд в одних носках, без пиджака, без галстука, в расстегнутой рубашке с перекошенным воротничком. В левой руке он держал сигарету.

— Здравствуйте, Джеральд! — сказал Ник.

А Кэтрин возмущенно воскликнула:

— Папа, ты же говорил, что бросил!

17

(1)

Довольно быстро репортеры разузнали о существовании парка и рассредоточились по всем четырем воротам. Они притащили стремянки и заглядывали через ограду и заросли подстриженных кустов в бинокли и в объективы своих камер. Поздняя осень играла им на руку: листва не закрывала обзор. Удачу приходилось терпеливо подстерегать в засаде, но репортеры никуда не спешили: они уверенно переговаривались по мобильным телефонам и угощали друг друга чаем из термосов, произнося тосты за здоровье Федденов. Равнодушие к жертвам объединяло этих соперников, встречавшихся так часто, что они стали почти друзьями. Наконец двери дома отворились, на пороге показался Тоби, которого кое-кто из репортеров знал по работе; толпа колыхнулась к нему, но он всех надул — сперва двинулся к одному выходу, а затем вдруг развернулся и рысью рванул к другому. Репортеры, ругаясь и толкая друг друга, бросились за ним, один или двое даже прыгнули за руль, но догнать Тоби им не удалось.

Скоро Джеффри Титчфилду пришлось вызвать полицию и попросить патрулировать парк — после того, как несколько «наглых скотов», как он их назвал, попросту перелезли через ограду.

— Это частный парк, — кричал он, — прошу вас немедленно уйти!

Сэра Джеффри все это очень расстроило. Падение его идола повлекло за собой новое, еще более страшное крушение — вторжение в частный парк; и бог знает, что могло произойти дальше.

Все окна в передней части дома были плотно задернуты или закрыты ставнями, и электрический свет, смешиваясь с рассеянными лучами дневного, резал глаза, словно с похмелья. Как обычно, приходили газеты и долго лежали на коврике у двери, пока наконец кто-нибудь из домашних не решался их поднять. И во всех газетах было одно и то же: Парламентарий-Миллионер, его Элегантная Жена и Блондинка (в одной даже — «блондинка с нежным румянцем») Секретарша. «О любовных загулах отца-министра рассказывает отчаявшаяся дочь». Видимо, она все разболтала Расселу, Рассел — приятелю из «Миррор», а дальше новости распространились, как лесной пожар. Как ни странно, на всех фотографиях «отчаявшаяся дочь» победно улыбалась в камеру. Так прошел первый день.

На второй день Джеральд, устав любоваться сквозь занавеску на прочих владельцев парка, что гуляли вокруг с собаками, стучали теннисными мячами и то и дело как бы невзначай поглядывали в сторону его дома, надел самую широкополую свою шляпу и темное пальто с подкладной грудью и вышел из парадных дверей на сцену. Припаркованные автомобили, вспышки, телекамеры, микрофоны, толпа репортеров — все ожило и пришло в движение. Казалось, всеобщее внимание, как обычно, придало Джеральду сил. Что бы он ни делал — он оставался главным героем. Ник, наблюдавший из-за занавесок, видел, как он решительно вышел на тротуар, слышал его громкий голос, как всегда звучный и сердечный:

— Благодарю вас, джентльмены. Боюсь, мне нечего вам сказать.

Пресса образовала полукруг вокруг центральной точки — его шляпы. Его называли «сэром», «Джеральдом», «мистером Федденом» и «министром».

— Вы подаете на развод?

— Сюда, пожалуйста, Джеральд!

— Мистер Федден, признаете ли вы свою вину?

— Где ваша дочь?

— Министр, вы подаете в отставку?

Ник видел, что они бросают ему издевательские вопросы с наслаждением, упиваясь своей кратковременной властью: это было мерзко и страшно. Сам он, наверное, такого бы не выдержал. Джеральд шел к своему «Рейнджроверу» медленно, почти печатая шаг, преисполненный упрямой решимости сохранять достоинство до конца: наконец он сел в машину и, с репортерами на хвосте, уехал в Палату общин подавать заявление об отставке.

Ник отпустил занавеску и, обойдя сдвинутые гостевые кровати, двинулся в гостиную, где было посветлее. Из спальни навстречу ему вышла Рэйчел.

— Очень жаль, что и ты оказался втянут в эту нелепую историю, — сказала она таким тоном, что Нику стало ясно: соболезнования сейчас неуместны.

На ней был черно-красный шерстяной костюм, ожерелье, четыре или пять колец на руках: с минуты на минуту должен был приехать фотограф. Ник взглянул через ее плечо в пустынную белую комнату. Дверь вела в крошечный предбанник, из которого можно было выйти в ванную или в спальню; вторая дверь, всегда скрывавшая супружескою жизнь Джеральда и Рэйчел от посторонних глаз, сейчас была приоткрыта. Ник разглядел изножье кровати и круглый стол с фотографиями детей в серебряных рамках. Он был там лишь раз, в самое первое свое лето: тогда он вошел бесшумно, сцепив руки за спиной, чтобы ничего не испачкать и не сломать, чувствуя себя непрошеным гостем в храме супружеской любви — и потом не раз воображал в завистливых фантазиях, что, словно захватчик, занимается сексом на этой запретной территории.