Нет, не желудком должны сокрушаться о мертвых ахейцы:

Слишком много мужей ежедневно, одни за другими,

Гибнут. Ну, кто и когда бы успел отдохнуть от печали?

Должно земле предавать испустившего дух человека,

Твердость в душе сохраняя, поплакавши день над умершим.

Те же, которые живы от гибельных битв остаются,

Помнить должны о питье и еде, чтобы с большею силой,

Не уставая, могли мы все время сражаться с врагами,

Медью сияющей тело облекши. Пускай же не медлит

Больше никто из бойцов, дожидаясь другого приказа!

Вот вам приказ: кто останется здесь, при судах мореходных.

Плохо придется тому! Сомкнувши фаланги, ударим

На конеборных троянцев, возбудим жестокую сечу!»

Так сказал он и в спутники взял себе двух Несторидов.

Сына Филея Мегета, вождя Мериона, Фоанта,

И Ликомеда, Креонтом рожденного, и Меланиппа.

Быстро пошли они к ставке владыки, Атреева сына.

Было сказано слово, и тотчас сделано дело.

Семь обещанных взяли из ставки треножников, двадцать

Ярко блестящих котлов, двенадцать коней легконогих,

Семь также вывели женщин, искусных в прекрасных работах

Вывели и Брисеиду, румяную деву, восьмою.

Шел впереди Одиссей, отвесивший десять талантов

Золота, следом же юноши шли с остальными дарами.

Все в середине они разместили на площади. Тотчас

Встал Агамемнон. Талфибий, подобный по голосу богу,

С вепрем в руках подошел к владыке народов Атриду.

Вытащил быстро тогда Агамемнон свой ножик, который

Подле меча на огромных ножнах он носил постоянно,

С вепря щетины отсек для начатков и, руки воздевши,

Зевсу владыке молился. В молчанье сидели ахейцы

Чинно все на местах и царское слушали слово.

Глядя в широкое небо, сказал Агамемнон моляся:

«Будь мне свидетели Зевс, из богов высочайший и лучший,

Солнце, Земля и богини Эринии, что под землею

Страшно карают людей, клянущихся ложною клятвой!

Нет, не накладывал рук я на девушку, дочерь Брисея,

К ложу ль со мною ее принуждая, к чему ли другому.

В ставке моей оставалась не тронута мной Брисеида.

Если же ложною клятвой клянусь я, пусть боги дадут мне

Много страданий, которые шлют они клятвопреступным».

Кончив, по глотке резнул кабана он безжалостной медью.

Тушу Талфибий в пучину глубокую моря седого

Быстро швырнул, раскачав, на съедение рыбам. Пелид же,

С места поднявшись, к ахейцам воинственным так обратился:

«Зевс, ослепленье великое ты на людей посылаешь!

Нет, никогда бы мне духа в груди не сумел Агамемнон

Так глубоко взволновать, и не смог бы он девушку силой,

Воле моей вопреки, увести! Наверно, Кронион

Сам захотел, чтобы многих ахейцев погибель настигла!

Сядьте теперь за обед, а после завяжем сраженье!»

Так сказав, распустил он собранье короткое. Быстро

Все остальные ахейцы к своим кораблям разошлися,

А мирмидонцы, отважные духом, забрали подарки,

Их отнесли к кораблям Ахиллеса, подобного богу,

В ставке просторной сложили и жен на места усадили.

А лошадей к табуну товарищи в поле погнали.

Дочь же Брисея, златой Афродите подобная видом,

Как увидала Патрокла, пронзенного острою медью,

К телу припала его, завопила и стала царапать

Нежную шею себе, и грудь, и прекрасные щеки.

И говорила рыдая, подобная вечным богиням:

«Всех тебя больше, Патрокл, я, несчастная, здесь полюбила!

Я из ставки ушла, тебя оставляя живого,

Нынче же мертвым тебя нахожу, повелитель народов,

В ставку вернувшись. Беду за бедой получаю я вечно!

Мужа, которого мне родители милые дали,

Я увидала пронзенным пред городом острою медью,

Видела братьев троих, рожденных мне матерью общей,

Милых сердцу, — и всех погибельный день их настигнул.

Ты унимал мои слезы, когда Ахиллес быстроногий

Мужа убил моего и город Минета разрушил.

Ты обещал меня сделать законной супругой Пелида,

Равного богу, во Фтию отвезть в кораблях чернобоких,

Чтобы отпраздновать свадебный пир наш среди мирмидонцев.

Умер ты, ласковый! Вот почему безутешно я плачу!»

Так говорила, рыдая. И плакали женщины с нею, —

С виду о мертвом, а вправду — о собственном каждая горе.

Вкруг самого ж Ахиллеса старейшины войск собралися

И умоляли поесть. Но, стеная, Пелид уклонялся:

«Я вас молю, если кто из друзей меня слушаться хочет,

Не заставляйте покамест меня насыщать себе сердце

Пищею или питьем: сражен я ужаснейшим горем.

Солнце пока не зайдет, — все равно буду ждать и терпеть я».

Так произнесши, царей остальных от себя отпустил он.

Два лишь Атрида остались и царь Одиссей богоравный,

Нестор, Идоменей и Феникс, наездник маститый.

Все рассеять старались скорбевшего. Но безутешен

Был он, покуда не ринулся в пасть кровожадного боя.

Он говорил, вспоминая о прошлом и тяжко вздыхая:

«Милый, бессчастный мой друг! Было некогда время, как сам ты

В ставке моей так проворно и в надобный срок предо мною

Вкусную ставил еду, когда поспешали ахейцы

На конеборных троянцев итти с многослезною битвой.

Нынче лежишь ты, пронзенный. И сердце мое уж не хочет

Пищи, не хочет питья, хоть они и стоят предо мною.

Только тебя я хочу! Мне большего не было б горя,

Если бы даже о смерти отца моего я услышал,

Старца, что нежные слезы, наверно, во Фтии роняет,

С сыном таким разлученный; а сын тут в стране чужедальней

Из-за ужасной Елены с сынами троянскими бьется!

Или что умер мой сын, растимый на Скиросе дальнем,

Неоптолем боговидный, коль жив еще мальчик мой милый.

Прежнее время в груди мой дух укреплялся надеждой,

Что на троянской земле я один лишь погибну, далеко

От многоконного Аргоса. Ты ж возвратишься во Фтию.

Ты мне из Скироса сына, надеялся я, в быстроходном

Судне домой привезешь и все ему дома покажешь, —

Наше владенье, рабов и с высокою кровлею дом наш;

Сам же отец мой, Пелей, я думаю, или уж умер,

Или, едва лишь живой, угнетаемый старостью грозной,

Век свой проводит в глубокой печали и ждет одного лишь, —