(9) От города действительно остались только развалины городских стен, опустевшие дома, разграбленные храмы; даже сами боги были увезены, как и их украшения, – Сиракузам ничего не оставили. (10) У многих имущество отобрали[709]; прокормить себя и свою семью с клочка голой земли остатками уцелевшего было невозможно.

Они просят сенаторов распорядиться: пусть, если всего вернуть невозможно, хоть доступная опознанию часть имущества будет возвращена хозяевам. (11) Когда они изложили свои жалобы, Левин приказал им уйти из храма, чтобы сенаторы могли обсудить их требования.

(12) «Пусть останутся, – сказал Марцелл, – я отвечу при них же, (13) раз условия таковы, что мы воюем за вас, чтобы держать ответ перед побежденными, чтобы два города, взятых в этом году, обвиняли: Капуя – Фульвия, Марцелла – Сиракузы».

31. (1). Послов воротили в сенат, и Марцелл сказал: «Я не настолько забыл о величии римского народа и достоинстве власти, которою я облечен, чтобы, будучи консулом, оправдываться перед греками во взведенных на меня обвинениях. (2) Разобраться, однако, предстоит не в том, что сделал я, – защитой моим действиям право войны, – а в том, что надлежит претерпеть им.

Если бы не были они врагами, то разгромил ли я Сиракузы при жизни Гиерона или сейчас, это все равно. (3) Но если они изменили римскому народу, если подняли руку на наших послов и грозили им тюрьмой и смертью, если заперли городские ворота и искали защиты от нас у карфагенского войска, то можно ли возмущаться, что с врагами и поступили по-вражески.

(4) Я-де не принял предложение их знати сдать мне город и предпочел вверить столь важное Мерику, испанцу, и Сосису. Вы ведь не последние среди сиракузцев, коль скоро попрекаете других их простым званием.

(5) Кто из вас обещал мне открыть городские ворота, кто обещал впустить в город моих солдат? Вы ненавидите, вы проклинаете тех, кто это сделал, и даже тут не можете воздержаться от брани и поношений. (6) Вот как сами вы далеки от того, чтобы когда-нибудь сделать такое. Отцы-сенаторы, самое низкое звание тех людей, которым попрекают меня, лучше всего доказывает, что я не отверг никого, кто честно старался бы ради нашего государства.

(7) Прежде чем осадить Сиракузы, я пытался заключить мир: направлял послов, сам вступал в переговоры: у них хватило бесстыдства оскорбить послов и не дать мне ответа, когда я сам подошел к городским воротам. Я много потратил труда и на суше и на море и взял Сиракузы силой оружия.

(8) На свою судьбу жителям взятого города правильней было бы жаловаться Ганнибалу и побежденным карфагенянам, а не сенату народа-победителя. (9) И если бы я, отцы-сенаторы, хотел отрицать, что разграбил Сиракузы, то никогда не украсил бы Рим своей добычей. У кого-то я, победитель, что-то отнял, кому-то что-то дал – по праву войны, и, как я уверен, каждому по его заслугам.

(10) Утвердите вы сделанное мной, отцы-сенаторы, нет ли, это гораздо важнее для государства, чем для меня. Я свой долг выполнил, дело государства – не остудить пыл будущих военачальников отменой моих распоряжений. (11) Вы собственными ушами выслушали и меня и сицилийцев; мы вместе уйдем из храма: сенат без меня свободнее все обсудит». Сицилийцев отпустили, а Марцелл ушел на Капитолий производить воинский набор.

32. (1) Второй консул доложил сенату о желаниях сицилийцев. Спорили долго; значительная часть сенаторов согласилась с Титом Манлием Торкватом[710].

(2) Они считали, что войну надо было вести с тиранами, врагами и сиракузцев, и римского народа; город – принять, а не брать[711]; приняв, восстановить в нем порядок старинными законами и свободой; измученных жалким рабством – не добивать войной: (3) «Погиб прекрасный знаменитый город, который оказался наградой победителю в борьбе между римским военачальником и тиранами. А был он некогда и хлебным амбаром, и казначейством для римского народа, часто в трудные времена выручал своей щедростью наше государство – и даже в эту войну с пунийцами.

(4) Если бы восстал из преисподней царь Гиерон, вернейший приверженец римского владычества, и увидел бы родной город, разграбленный, в развалинах, а в Риме – чуть что не при самом входе в город добычу из Сиракуз[712], какими глазами взглянули бы вы на него?»

(5) Все это говорилось, чтобы внушить ненависть к консулу и сострадание к сицилийцам, (6) но сенат вынес решение более мягкое: меры Марка Марцелла, предпринятые им в ходе войны и после победы, одобрить, а на будущее сенату взять на себя заботу о сиракузцах, консулу Левину поручить помочь городу, но не в ущерб государству.

(7) Двух сенаторов послали на Капитолий за консулом; вновь ввели сицилийцев и прочли сенатское постановление; милостиво обратились к послам и отпустили их. (8) Послы упали к ногам Марцелла, умоляя простить им слова, сказанные в надежде облегчить горькую беду; пусть примет их и Сиракузы под свою защиту как клиентов. Консул обещал сделать это, ласково поговорил с ними и отпустил их.

33. (1) Затем выступить перед сенатом дали кампанцам; речь их была жалобнее, а положение затруднительнее. (2) Отрицать, что наказание ими заслужено, они не могли: тиранов, чтобы свалить вину на них, не было. Однако кампанцы считали, что уже понесли достаточное наказание: столько сенаторов погибло от яда, столько казнено; мало уцелело знати – только те, кого сознание своей вины не толкнуло к самоубийству, и те, кого миновал гнев победителя.

(3) Они просили свободы себе, своим и хотя бы доли своего имущества. С Римом многих связывало гражданство, старинные узы – родственные и брачные.

(4) Кампанцев удалили из храма; некоторое время колебались, не пригласить ли из Капуи Квинта Фульвия Флакка (консул[713] Клавдий умер после взятия Капуи), чтобы дело разбиралось перед командующим, ведшим военные действия, – как разбиралось между Марцеллом и сицилийцами.

Но, увидав в сенате Марка Атилия и Гая Фульвия, брата Флакка, его легатов[714], (5) а также Квинта Минуция и Луция Ветурия Филона, тоже легатов Клавдия, участвовавших во всех военных действиях, решили Фульвия из Капуи не отзывать и не откладывать дела кампанцев. (6) Спросили мнения Марка Атилия Регула: из бывших под Капуей он наиболее заслуживал доверия.