в Риме о ней тоже знают. Мы дадим тебе еще одну возможность взять город.

– Благодарю, проквестор. Я сделаю все, что проквестор сочтет наилучшим.

Удобно устроившись в кресле, Лукулл посмотрел ему в глаза:

– Я придумал, как сломить сопротивление жителей острова, но для этого мне понадобится пара молодых военачальников… смелых, отчаянных. Вот я и подумал об этом Юлии Цезаре и его приятеле, который вечно ходит с ним.

– Его зовут Тит Лабиен, проквестор.

– Да, именно так. Хочу с ними поговорить.

Минуций Терм собрался выйти из палатки, чтобы позвать молодых трибунов, но Лукулл поднял правую руку:

– Я взял на себя смелость позвать их сам, как только устроился здесь. Жду с минуты на минуту.

Пропретор молча кивнул.

Упомянув о Цезаре и Лабиене, Лукулл не произнес больше ни слова и молча уставился на стеклянную вазу с красными плодами, доставленными на корабле из Керасоса.

– Может, вина? – спросил наконец пропретор.

– Да, спасибо, – согласился Лукулл.

Пропретор заметил, что кубки были из чистого золота. Взяв один из них, он вспомнил, что посуда, которой Лукулл пользовался во время своих перемещений по Востоку, была золотой. Проквестор, как и прочие оптиматы, любил роскошь.

Они выпили и заговорили о погоде. Это не было пустой беседой: от того, идет ли дождь или нет, зависело нападение на осажденный город.

– Они здесь, – сказал центурион, выглядывая из-за занавеси, прикрывавшей вход в палатку.

– Пусть заходят, – приказал Лукулл.

Пропретору не терпелось узнать, как будут развиваться события и что еще задумал Лукулл. Выбор того, кому доверили осуществлять новый замысел, немало удивил его, поскольку сам Сулла называл молодого Гая Юлия Цезаря врагом Рима, хоть позже и простил. Видимо, Сулла понимал, что рано или поздно ему придется прекратить гонения на врагов, и решил проявить великодушие, начав с Юлия Цезаря. Так или иначе, Минуция смущало то, что посланник Суллы вызвал к себе человека, навлекшего на себя ярость диктатора, хотя и прощенного позднее, причем выглядело это так, будто именно Цезарю поручают взять город. Определенно, Минуций был озадачен. Он не понимал, в чем тут подвох.

Цезарь и Лабиен стояли навытяжку у входа.

Лукулл все еще сидел на своей кафедре. Вина прибывшим военачальникам он не предложил. Да те и не ждали.

На самом деле Юлий Цезарь не ждал ничего хорошего от доверенного лица Суллы, но начальство вызвало его к себе, и ему оставалось только подчиниться. Лукулл поручил ему непростое дело в Вифинии. Он знал, что его и на сей раз ожидает нечто особенное и, возможно, еще более опасное.

– Мы снова встретились, трибун, – бросил ему Лукулл.

– Да, проквестор.

И Лукулл заговорил, сначала глядя в пол, затем на Минуция и наконец на Цезаря и Лабиена. Подробно рассказав о том, как решено взять Митилену, он объяснил, что требуется от вызванных в палатку трибунов.

Минуций морщил лоб и время от времени прихлебывал из кубка, не перебивая проквестора. Цезарь и Лабиен слушали стоя и обменивались удивленными взглядами, но также ни разу не перебили проквестора.

– Есть вопросы? – спросил Лукулл, закончив свою речь.

Минуций воззрился на дно пустого кубка, Лабиен отрицательно покачал головой, но Цезарь осмелился высказать кое-какие сомнения:

– Видимо, проквестор поручает трибуну Лабиену и мне выполнить самую рискованную часть замысла.

– А также самую ответственную, – улыбнулся Лукулл.

– Верно, проквестор, – признал Цезарь, – но я бы предпочел сделать это… в одиночку.

Лукулла не удивило высказывание молодого трибуна. Раз этот представитель семьи Юлиев осмелился перечить самому Сулле, он не станет молчать ни в чьем присутствии, если ему что-то будет непонятно.

– Я предоставляю вам обоим возможность совершить подвиг, – возразил Лукулл. – Неужели трибун Юлий Цезарь желает славы для себя одного и отказывается поделиться ею даже с теми, кто считает себя его друзьями?

Лабиен слушал неожиданный для него спор, жадно ловя каждое слово.

– Не совсем так, проквестор, – продолжил Цезарь. – Я бы предпочел взять весь риск на себя.

– Трибун Юлий Цезарь боится? – спросил Лукулл, развязно улыбаясь.

– Прокуратор может думать обо мне все, что угодно. Я всегда выполняю приказы. – Вспомнив, как он отказался по требованию Суллы развестись с Корнелией, что послужило причиной многих бед, уточнил: – Военные приказы.

В палатке стало тихо.

– Я готов выполнить задачу, поставленную проквестором, – впервые вмешался Лабиен, – вместе с трибуном Юлием Цезарем.

– Хвала Юпитеру. – Лукулл встал и подошел к столу, чтобы налить себе еще вина. – Похоже, твой приятель по невзгодам решительнее, чем ты, Цезарь.

Тот покосился на друга.

– Я знаю, что это рискованно, – стал оправдываться Лабиен под разъяренным взглядом Цезаря, который не ожидал, что Лабиен будет настаивать на участии в этом безумии. – Но я не собираюсь оставлять тебя одного. Мы пойдем вместе.

– Не кажется ли тебе, Минуций, что трибун Лабиен более решителен и смел, чем трибун Цезарь? – произнес Лукулл, усаживаясь на кафедру с наполненным кубком; свое вино он слегка разбавил водой. – Понятное дело, замысел сопряжен с определенным риском, но Сулла через меня предлагает Гаю Юлию Цезарю полностью искупить свою вину. Выполни порученную задачу, возьми Митилену, и я отправлю хвалебный отчет о твоих военных подвигах, который прибудет в Рим, а также в Путеолы, где проживает Сулла, удалившийся от общественной жизни.

Вновь воцарилось молчание.

– Неужто Гай Юлий Цезарь в самом деле… боится? – повторил Лукулл.

Цезарь ответил не сразу, но голос его звучал твердо.

– Да, – сказал он. – Но я выполню приказы.

Цезарь и Лабиен вышли из палатки.

Два высших начальника остались наедине.

– Похоже, парень трусоват, – заметил Минуций Терм.

Луций Лициний Лукулл провел кончиками пальцев левой руки по губам, глубоко задумался и наконец ответил:

– Вряд ли. Только смельчак признается начальству, что боится схватки и рискованного поручения. Этот Юлий Цезарь кажется мне… странным.

Нахмуренный лоб проквестора говорил о том, что он и сам сомневается в приказе, отданном молодому трибуну. Но Лукулл был всем обязан Сулле. А Сулла не любил, когда его распоряжения не выполнялись досконально.

Римский лагерь у стен Митилены

По дороге в палатку трибунов Цезаря и Лабиена

– Во имя Геркулеса! Зачем ты встрял? Это я должен искупить вину перед Суллой, а не ты, – гневался Цезарь. – Ты должен был согласиться со мной и не лезть на рожон, а остаться с основными силами, когда начнется это безумие.

Но Лабиен, не теряя самообладания, ответил с достоинством, так тщательно обдумав свои слова, что удивился даже Цезарь:

– Мне тоже нужно искупить вину перед Суллой. Я твой друг, я ношу на себе это клеймо и с ним умру. Сулле ненавистен не только ты, но и все твои близкие, которые