– Мадемуазель де ла Круа! – Он показал ей крохотную серебряную капсулу с посланием. – Это доставил почтовый голубь.

– Нашли корабль с сокровищами?

– Пока только место, которое описывала русалка, корабль еще нет.

– Не говорите Шерзад! – взмолилась Мари-Жозеф.

– Не буду.

Шерзад что-то прошептала ей.

– Почему ее выпустили из клетки?

– Его величество… По словам Лоррена, его величество повелел перевезти ее в Большой канал, чтобы она могла развлечь его гостей своими прыжками и трюками.

Граф Люсьен промолчал. Мари-Жозеф промолчала. Граф Люсьен отошел, уже не спеша, сильнее, чем обычно, как показалось Мари-Жозеф, опираясь на трость-шпагу. Она хотела позвать его, попросить вернуться и уверить в том, что это всего лишь минутный каприз его величества и что Лоррен просто оказался рядом и потому смог его выполнить.

Однако ей не пристало обнаруживать такую фамильярность и вторгаться в его мир, ведь она уже отвергла его условия.

Она встала на колени на берегу канала и притворилась радостной и безмятежной. Когда Шерзад вынырнула перед нею, Мари-Жозеф наклонилась и поцеловала ее в лоб.

Кожа у Шерзад стала какой-то странной, прохладнее и грубее на ощупь, чем обычно. Один коготь у нее был сломан, а плечо уродовала безобразная язва. Волосы ее казались спутанными и тусклыми, но глаза сияли диким, безудержным огнем.

– Шерзад, милая, что случилось, что не так?

Шерзад пропела ей, как пробралась сквозь железные решетки, выплыла из канала, отдалась на волю подводного течения, и оно вынесло ее на свободу, в океан.

– Дорогая моя, неужели ты думала, что Большой канал – это река? Нет, он всего-навсего соединен с акведуком. Не отчаивайся. Корабль найдет сокровища. Его величество сдержит обещание.

Мари-Жозеф дотронулась до воспаленной кожи у Шерзад на плече:

– Где ты поранилась?

Шерзад вздрогнула от боли и зарычала, жалуясь на грязь в фонтане.

– Граф Люсьен! – позвала она, надеясь остановить его прежде, чем он уедет.

Однако он не сел верхом на Зели. Обе лошади, без узды, пощипывали подстриженную траву возле Королевского бульвара. Граф Люсьен вышел из-за их спины, неся переметные сумы и свернутый ковер.

– Шерзад просит вас одолжить ей целебной мази, – молвила Мари-Жозеф. – Она поранилась.

Шерзад зарычала, отвергая мазь месье де Баатца.

– Эта мазь спасла мне жизнь! Только не лижи рану – так ты еще хуже сделаешь.

– Мазь кончилась, – сказал граф Люсьен. – Я послал в Бретань, к отцу, за очередной ее порцией.

Он разложил на траве красный персидский ковер.

– Морская женщина, я могу осмотреть твою рану?

Шерзад выскользнула из рук Мари-Жозеф и замерла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

– Мои чары на нее не действуют, – посетовал Люсьен.

– Она испугана. Она в отчаянии. Она искушала их, граф Люсьен, она убеждала их выпустить ее в Большой канал, чтобы спастись. Как жаль, что это невозможно!

– Уверяю вас, если она сбежит, гнев его величества будет неописуем.

– Мне безразлично!

– А напрасно.

Люсьен сел на ковер, вытянув перед собой ноги. Он снял перчатки и пошевелил пальцами, радуясь свободе. Ногти у него были безупречно ухоженные. Он открыл седельную суму и извлек из нее бутылку вина и два серебряных кубка.

– Мари-Жозеф, – с глубокой серьезностью произнес он, – его величество обладает абсолютной властью. Он способен сокрушить любое препятствие на пути к выполнению его замысла.

– А что он может сделать? – полюбопытствовала Мари-Жозеф.

Люсьен вонзил штопор в пробку и сильно потянул.

– Например, снова пустить вам кровь. Обвинить вас в колдовстве. Достаточно одного слова месье Бонтану, и вы окажетесь в Бастилии.

Люсьен вытащил пробку и наполнил кубки.

– Он может отдать вас в руки инквизиции.

– Он не пойдет на это…

– Он может заточить вас в монастыре…

– Нет, только не это!

– Так он изгонял бывших фавориток.

Он передал ей кубок.

– Вы пытаетесь меня запугать?

– Да.

– Ради моего же блага, подобно тому как мой брат запрещает мне все, что можно, доктор Фагон пускает мне кровь, а Лоррен преследует меня!

– Вы говорили, что превыше всего цените правду, а правда заключается в том, что, противясь воле его величества, вы подвергаете себя огромному риску. Неужели вы хотите, чтобы я вам солгал?

Мари-Жозеф отпила глоток, слишком расстроенная, чтобы наслаждаться букетом. Все, кому она, как ей казалось, могла доверять, обманывали ее, кроме графа Люсьена.

– Я бы не пережила, если бы вы мне солгали.

– Я поклялся, что никогда не навлеку на вас опасность, – сказал граф Люсьен, – а ложь весьма опасна. – Он достал из седельной сумы хлеб, сыр, пирожки с мясом и фрукты. – Но хватит неуютных истин. Давайте поиграем в беззаботных пейзан. Без интриг, без придворного этикета, без…

– Без денег, без еды, без крыши над головой… – добавила Мари-Жозеф.

– Еще одна неуютная истина, – согласился Люсьен. – Что ж, тогда поиграем в придворных, выехавших на пикник.

Он сделал большой глоток, снова наполнил кубки, а потом достал из кармана толстый сложенный лист пергамента и протянул его Мари-Жозеф. Она развернула его, прочла и с благодарностью взглянула на него:

– Сударь, не могу выразить свою признательность…

– Мне это почти ничего не стоило, – заверил он. – Но помните, вольная вашей сестры не будет иметь силы, пока ее не подпишет ваш брат.

– Он поставит свою подпись, – сказала Мари-Жозеф.

Решив, что опасность подвергнуться лечению мазью месье де Баатца ей уже не грозит, Шерзад, подгоняемая любопытством, подплыла ближе и засыпала их вопросами.

– Хочешь попробовать? – Мари-Жозеф протянула ей ломтик хлеба.

Шерзад попробовала и выплюнула, объявив, что такой гадостью только рыб кормить. Сыр ей понравился еще меньше: она провозгласила, что такое и рыбы есть не будут. Мари-Жозеф предложила ей попробовать вина.

Шерзад обнюхала кубок, запрокинула его так, чтобы в его раструб вошли ее рот и подбородок, и принялась лакать алое вино, выплескивающееся, словно кровь, ей на шею и грудь.

– Покажите ей, как пьют, мадемуазель де ла Круа, – попросил граф Люсьен. – Вино превосходное. Пусть вылакает, сколько пожелает, но не стоит его расплескивать.

Со второй попытки у Шерзад получилось лучше: она осушила кубок и потребовала еще.