равно что посвящение в рыцари или переход из послушников в монахи. Она сказала, что должна была сперва получше узнать меня, чтобы удостовериться, что мне можно открыть эту тайну, но теперь у неё в этом нет сомнений, ей кажется, я надёжный юноша, более разумный, чем можно было ожидать в моём-то возрасте, и к тому же ведь я заплатил деньги за обучение.

К тому вареву, что она делает из корней, добавляется, помимо белены и мандрагоры, ещё одна секретная добавка, с действием, о котором я никогда в жизни не догадался бы, а ведь я довольно неплохой сочинитель историй. Аннели хранит это средство в мешочке на груди под платьем, и я однажды видел, как она бросает его в котёл. Она тогда меня не заметила, а я ничего не сказал; надо сохранять и те тайны, которые тебе не доверяли. Это произошло нечаянно, я не подсматривал за ней. Я тогда уже ушёл за водой к колодцу, но по дороге занозил ступню, да так, что не смог бы сам вытащить занозу. Поэтому вернулся преждевременно и увидел её через окно. То, что она достала из мешочка, походило на ржаной колосок, я ещё удивился, что она прячет от меня такую обыкновенную вещь; и подумал: «Наверное, это связано с каким-то суеверием». Потом я отхромал от хижины на несколько шагов назад и громко позвал её, чтобы она решила, что я только на подходе.

Но то были не обычные ржаные колосья.

Пару недель спустя Аннели посвятила меня в эту тайну. Но прежде, чем всё мне показать, она взяла с меня обещание свято хранить тайну, потому что не хотела бы на старости лет получить обвинение в колдовстве, хотя это не имеет никакого отношения к колдовству, это просто рецепт, который ей когда-то открыла одна баба-травница. Но рецепт этот как раз не обыкновенный.

Делается так: корни белены и мандрагоры отмываются и измельчаются. Какая форма при этом у корня мандрагоры, не имеет значения, сказала Аннели, хотя некоторые считают, что он похож на гнома и, смотря по тому, как изогнут, обладает особой силой. В котёл наливают воду, не больше трёх кружек, добавляют измельчённые корни и горсть мака. Котёл держат на огне, пока эта смесь не начнёт густеть. Потом убирают с огня и, пока отвар остывает, добавляют эту тайную составляющую. Это и в самом деле ржаной колосок, но не простой, как я думал, а такой, какой всегда выискивала среди прочих наша мать и бросала в огонь, потому что в таком колоске есть нечто, так называемые петушиные шпоры, или спорынья, и если её съешь, то заболеешь. И в этом наша мать была права, Аннели мне это подтвердила, можно получить от них разные болезни, даже Антониев огонь, так ей тогда и сказала баба-травница, но, как всегда в любом снадобье, всё зависит от количества. Это я и от Полубородого слышал, вещество, которое в больших количествах может быть вредным, а то и смертельным, в малых дозах бывает целительным и полезным. В смесь можно добавлять самое большее три таких колоска, ни в коем случае не больше, иначе могут быть плохие последствия. Можно получить особый жар, сказала Аннели, но он держится только один день или иногда два, потом проходит сам по себе, и всё становится как раньше. Испытываешь после этого ужасную жажду, но зато голода уже вообще не чувствуешь, даже отвращение может вызывать то, что раньше так любил есть. Но пока длится этот лихорадочный жар, и это великая тайна, он оказывает особое действие, нечто такое, чего не может понять человек, ни разу не переживший это. Даже она сама, будучи умелой рассказчицей, не смогла бы это правильно описать.

Аннели смешивает отвар с водкой, это уже не по рецепту, но она это делает, потому что становится не так противно на вкус. Она выпивает один стаканчик этого питья, не больше, и потом засыпает.

– Но это ненастоящий сон, – говорит она, – это только со стороны выглядит как сон. Внутри себя я бодрствую и переживаю много чего, не так смутно, как бывает во сне, а чётко: я могу всё видеть и слышать, обонять и ощущать на вкус, а иногда даже воспринимать так, для чего и слов нет, цветные запахи и звуки, они тебя пробирают насквозь. Я вижу предметы, которых не может быть, а если и есть, то не такие, какими мне там являются. Попробуй это представить себе так, – сказала Аннели, – будто рядом с нашим обычным миром существует ещё другой, в котором всё не так, как ты привык, мир с собственным солнцем, собственной луной и звёздами. Мир, отделённый от нашего прочной высокой стеной, и нет пути перебраться через такую преграду, но если отведать этого напитка, туда можно заглянуть, как через замочную скважину. Иногда поначалу думаешь: да там ведь нет ничего особенного, но потом самое привычное вдруг становится чужим, какой-нибудь цветок вначале обыкновенный, но потом он внезапно начинает говорить или петь. Или небо меняет цвета, будто оно всё состоит из радуг. Однажды я видела птицу с четырьмя крыльями: два на спине, два на животе; когда она летит по воздуху, то вертится как вертушка, позади неё тянутся цветные нити, они становятся всё длиннее, а когда она задевает дерево, на нём вырастают плоды. Чёрта тоже иногда вижу, – призналась Аннели, – но я всё равно не думаю, что эти видения являются из ада, потому что я вижу и ангелов, а иногда они танцуют вместе.

Говоря это, она смотрела в пустоту, как это делает, когда рассказывает свои истории, как будто там, куда смотрит, есть книга, которую можно читать лишь ей одной.

– Разумеется, – сказала она, – это только картинки, но более яркие, чем можно увидеть в самой лучшей церкви. И как раз такие картинки мне нужны для моего ремесла, так же, как изготовителю кровельного гонта требуется древесина или изготовителю конской упряжи требуется кожа.

– Этого я не понимаю, – сказал я и действительно не понимал.

– Поэтому ты ученик, а не мастер, – сказала Аннели. – Сперва все думают, что истории просто есть и всё. Или что их можно выдумать из ничего, как ты без особого труда придумал пару историй про кошель с деньгами. Но они приходят не из ничего, а всегда из чего-то, что уже есть у тебя в голове. Ниткой, у которой нет начала, нельзя шить. Ты, должно быть, рассказал в своей жизни не так много историй, и поэтому ты думаешь, что