— Почему вы так говорите?

— Октавия должна была переехать сюда. Я не успела тебе об этом сказать. Но сейчас необходимость в этом отпала. Я должна сообщить ей об этом.

В очередной раз Анжелина не захотела говорить о своем решении, особенно Розетте, поскольку девушка могла счесть себя виновной в этом. И все же Анжелине предстояло сообщить об этом решении отцу и Жерсанде, но, по ее мнению, они не стали бы расстраиваться.

— У вас какой-то странный вид. Что вы от меня скрываете? — спросила Розетта.

— Ничего. Как твоя нога?

— Ба, еще болит, но меньше, чем вчера.

Анжелина, успокоившись, поднялась в спальню, чтобы привести себя в порядок. Ей не хотелось, чтобы одежда сковывала ее движения, и она сняла халат. Стоя перед зеркалом, она причесалась, сменила платье на белую блузку в фиолетовых и красных узорах и довольно широкую черную юбку.

Увидев свое отражение, Анжелина с удивлением заметила, что улыбается. Ее вновь охватила радость, вкус которой она почти забыла.

— Я словно помолодела, мне как будто снова пятнадцать лет! — сказала себе Анжелина. — Боже мой! Я уже представляю себе, как еду вместе с Луиджи в Париж, Лондон или Венецию!

Опьяненная немного безумными мыслями, Анжелина сбежала вниз по лестнице, которая после капитальных преобразований теперь вела непосредственно в диспансер. От непогоды лестницу защищал большой навес из зеленой ткани, прикрепленной к стойкам из светлого дерева.

— Розетта, сейчас только одиннадцать часов. У нас есть время поговорить. Как я выгляжу? Я заплела волосы в косы.

— Вы очаровательны, Энджи! Но расскажите, что у вас было с мсье Луиджи.

— Если ты зовешь меня Энджи, то и его зови Луиджи, а не мсье Луиджи. Мы любим тебя, как сестру, и ты не должна свидетельствовать нам свое почтение.

— Я постараюсь, обещаю вам. Ну, садитесь рядом со мной, если хотите поговорить. Он сделал вам предложение?

— Нет, еще нет, но это не имеет значения. Мы действительно помирились. Сегодня в полдень он придет к нам обедать. Розетта, если я выйду за него замуж, я открою для себя неведомое, о чем не имею ни малейшего представления, — супружескую жизнь. Я думала об этом, когда причесывалась. Вставать вместе с мужем, сидеть вместе с ним за столом, спать на одной кровати… Многие люди ведут такой образ жизни, но для меня это будет настоящее приключение… Каждый день, каждый час…

— Вы привыкнете. В августе мсье Луиджи… простите, Луиджи был здесь с утра до вечера, и вы вместе обедали. Не вижу большой разницы.

— И все же это не одно и то же. Впрочем, глупо волноваться. Мои родители много лет жили вместе в этом доме, и я храню о том времени самые прекрасные воспоминания. Едва встав, папа уходил в свою мастерскую. Ворота оставались открытыми, и к нам часто приходили его клиенты. Если маму не вызывали к какой-нибудь пациентке, она занималась хозяйством с удивительной энергией. Она сажала цветы — ирисы, нарциссы, и это она посадила желтую розу, превратившуюся в огромный куст. Я так и вижу, как она идет по двору, чтобы дать сена нашей ослице Мине.

— Это то бедное животное, которое умерло в марте на лугу мадам Жермены? — спросила Розетта.

— Да, это была Мина, уже совсем старая! Сколько километров пришлось преодолеть ей за всю свою жизнь! Я помню, как мы сидели за столом, все трое. Мама использовала эти минуты, чтобы научить меня, как готовить рагу, или, пока я ела, давала настоящие уроки по географии и истории. Она была чудесной женщиной. И такой красивой! С каштановыми волосами, утонченными чертами лица и черными глазами! А я унаследовала свои фиолетовые глаза и рыжие волосы от прабабушки Дезирады. По словам папы, у одного из моих братьев, Клода, тоже были рыжие волосы и фиолетовые глаза.

— Как жаль, что они, ваши братья, умерли такими маленькими! — вздохнула Розетта. — Мне хотелось бы с ними познакомиться.

— Мне тоже, но их, Жерома и Клода, унес круп, когда я только-только родилась. Им было по году и три месяца. Словом, мои родители были счастливы в браке, я в этом уверена. Однажды я застала их, когда они обнимались, спрятавшись за конюшню. Я тут же убежала, но слышала их смех. Но все же, если верить моему отцу, он проклинал ремесло мамы. Она уезжала на ослице в любой час дня и ночи, в любую погоду, даже если дороги были завалены снегом или покрыты льдом. Если возникала необходимость, она два-три дня проводила в доме рожавшей женщины. Я никогда не буду достойной ее. До того несчастного случая, оборвавшего ее жизнь, она всю себя отдавала своим пациенткам и их сосункам.

— Вы будете такой же, мадемуазель Энджи.

Анжелина встала и подошла к раковине, чтобы смыть слезы. «Я занималась практикой только восемь месяцев, — думала молодая женщина. — Это очень мало, до смешного мало. Меня ждет другая жизнь. У меня, несомненно, будут дети, я стану воспитывать Анри, поскольку мы с Луиджи заберем его. В любом случае мне не надо будет работать, поскольку мой будущий муж богат».

Эти слова, «будущий муж», показались Анжелине такими малозначащими по сравнению с силой ее любви.

— Энджи, думаю, вы плачете, там, в уголке. Но я не могу встать, чтобы утешить вас, — жалобно сказала Розетта. — А ведь в полдень вы должны обедать с мсье Луиджи! Черт возьми! Никак не удается… с Луиджи. Не думайте обо мне. Я и так причинила вам слишком много хлопот.

— Нет, что ты! — возразила Анжелина.

Но, взглянув на свои руки, она вновь увидела их окровавленными, эти самые руки, которые вынимали медный зонд из матки Розетты. Вместе с кровью из матки вывалился эмбрион — живое существо, которое она убила. То обстоятельство, что он был результатом кровосмешения и изнасилования, не могло уменьшить ее вину, поскольку для повитухи подобное деяние было преступлением, тяжким преступлением.

«Я должна сделать так, чтобы Розетта ни о чем не догадалась. Она не осознает тяжести моего проступка. Теперь она чувствует себя свободной, она возродилась для той простой жизни, которая ее вполне устраивает».

— Слышите? Кто-то пришел! — воскликнула девушка. — Наверняка ваш жених.

— Тише! Мы еще не помолвлены, — сказала Анжелина, вытирая последнюю слезинку. — Ты права, это он.

Акробат, в белой рубашке и сапогах, вошел в диспансер с театральным эффектом. Его черные волосы были распущены по плечам. В левой руке он держал букеты цветов, в правой — тяжелую корзину.

— Барышни, я изрядно потратился, — заявил он. — Тебе, Анжелина, эти красные розы, символ страстной любви, которую я питаю к тебе, несмотря на все мои вчерашние глупости. Тебе, Розетта, эти белые розы, символизирующие чистоту нашей дружбы и твою непорочность. Я купил также атласные ленты, сидр, вкусные пирожные, тарталетки со сливами и сочные фрукты, слегка обжаренные и политые золотистым сиропом.

И Луиджи продолжил с воодушевлением, что в эти мгновения делало его похожим на странствующего торговца, расхваливавшего свой товар: