— Где мы лисой пройдем, там три года куры не несутся.

Насчет кур, может быть, и верно, но еще скорее это подходило к тем случаям, когда она нападала на огород, — там тотчас же воцарялась мерзость запустения. Это злодейское сборище ликвидировал Артанов — памятный председатель губернской комиссии по борьбе с дезертирством. Он же истребил дезертирство и в нашем селе, как уничтожил его и во всей губернии. С Артановым я познакомился совершенно неожиданно и вот при каких обстоятельствах.

Дней десять или даже больше в наш район не заявлялись отряды по борьбе с дезертирством. «Зеленые» в таких случаях всегда смелели и теперь прогуливались по улицам, заходили к членам сельской комиссии в избы и угрожали «красным петухом».

— Мы знаем, кто в волость списки дает, — говорили они мне. — Это так не пройдет тебе. Видно, ты забыл печальную гибель комсомольца Снегина, который так же, как ты, на рожон лез и получил по заслугам. Придет время, и запоешь ты не своим голосом. Ты от нас никуда не уйдешь, разве в землю, но мы везде тебя найдем. Выжжем тебя и пепел раскинем на все четыре стороны, и тот пепел конским хвостом разметем. Давно бы не прошли тебе твои дела даром, да соседей жалко.

Проулки в нашем селе очень редки. Избы стоят, сдвинутые в тесные ряды, и если подсветить одну, выгорит целая улица. Вот этого и опасались. А ежели не это, давно бы сгореть всему сельсовету и всей комиссии, да и мало ли было пожаров, мало ли было убийств…

По ночам видны были с околицы над лесом зарева — это дезертиры жгли костры, на которых пекли картошку или варили грибы и раков. Ребятишки навещали их очень часто, относя им огородную снедь. А потом возвращались и говорили:

— А у нас вот что есть… А у вас этого нет…

И, гордясь, показывали приятелям простреленные свои картузы, которые они вешали на пеньки и сучья деревьев, умоляя дезертиров «пальнуть» в них, чтобы услышать, замирая от восторга, многократное эхо в лесу от ружейного выстрела.

Потом даже и костры прекратились, а «зеленые» приходили на ночлег домой. Женатые ночевали вместе с женами в амбарах, в овинах, под пологом в саду, от опасности подальше и поближе к лесу. Как только доносился до них скрип проезжающих телег или топот конного отряда, они тут же поднимались и падали в рожь, а там, поминай как звали, ночью во ржи их не найти. Холостые парни забирались на сеновалы, прятались у возлюбленных, которые душными ночами расстилали овчинные тулупы в малиннике или под яблонями. Вот в одну из таких блаженных и тихих ночей и пожаловал к нам сам Артанов.

Ах, товарищ Артанов, если вам попадутся эти строки и потревожат память вашу, отягощенную множеством впечатлений, не досадуйте на простодушие поэта… Вольно мозгу придумать уставы для крови, но сердце часто с ними не в ладу. Так не во власти моей утерять из памяти эти минуты нашей встречи. Теперь я не могу успокоиться. Моя молодость пришла и стала передо мною, как близкий друг, с которым мне сладко разделить каждый вздох. Сердце расширилось навстречу воспоминаниям. Ну, так вот как состоялась наша встреча.

Я спал всегда в сенцах, около двери, ведущей на крыльцо, и вот один раз вдруг проснулся от сильного стука. Меня не раз будили в ночное время, и я к тому привык. Поднявшись с постели, я глянул в окошечко и увидел голову красноармейца. Мы встретились с ним глазами, и он спросил:

— Ты ли секретарь?

— Я секретарь…

— Иди со мной немедленно, тебя начальник наш зовет.

Стояло раннее прохладное предутрье. Один край неба побелел и раздвинулся, предметы на земле стали проясняться, и, пока мы шли до сельской площади, они стали еще выпуклее. Собственно шел один только я, а молодой кудрявый красноармеец ехал сзади меня на высоком гнедом жеребце. Где-то вдруг прогорланил петух и захлопал крыльями, где-то заплакал ребенок, и плач его утонул в кротких уговорах матери. Я был приведен на середину села, к дому председателя нашего Ивана Кузьмича, который стоял босой, без шапки и в портках, — только что с постели, потягивался, щурился и нюхал табак. Поодаль от него стояла в сборе вся сельская комиссия по борьбе с дезертирством. Человек пять всадников — молодец к молодцу, как на подбор, в новеньких хромовых тужурках, сидели на отличных конях и с удовольствием курили. На переднем плане стоял подле лошади, опираясь на ее шею, стройный, высокий и худощавый мужчина с очень энергичным лицом, лет под тридцать пять, а может быть и больше. На нем было все кожаное: сапоги, брюки-галифе, куртка, застегнутая наглухо у ворота, картуз, и даже в руке держал он ременную плетку. Я сразу понял, что это и есть главный начальник отряда, и подошел к нему.

— Вот что, дорогой мой, — сказал он твердым голосом, которым, как думал я, и должен был обладать каждый большевик. — Перепиши мне тут же всех ваших бегунов да укажи, с какой поры каждый дезертирует, и какая у него семья, и насколько каждая бедна или зажиточна, и в какой степени обеспечена рабочими руками.

Я сразу проникся уважением к этому человеку. Сама его осанка и речь изобличали в нем начальника «тертого» и видящего дело с маху. Надо иметь в виду, что в «семье некому работать» — была обычная отговорка всех бегущих из армии, хотя сельсоветам строго было приказано помогать семьям красноармейцев, что и делалось, надо сказать, аккуратно и успешно, потому что советская власть за этим строго следила. Я сел на бревно и в блокноте начальника записал все нужные фамилии. Иван Кузьмич под ними нацарапал свою, подпись. Бегунов по селу числилось десять человек. Начальник роздал всадникам листки, на которых стояли фамилии дезертиров, подлежащих разысканию. Каждая часть улицы, таким образом, отдавалась всаднику, к которому в помощь прикреплялись сельские представители. Я понимал, что приезжие эти ребята с делом не шутят, что чаша терпения переполнилась, что они обыщут все тайники. И я сказал, осененный мыслью о возможной их неудаче:

— Товарищ начальник, мы здесь будем дезертиров искать, а они возьмут да огородами убегут на гумна, а оттуда в лес. Это их первое дело.

— Никуда не убегут, — ответил он спокойно, — село с полуночи оцеплено, на каждой дороге дозор.

Тут я понял, что бегунам пришел капут. В это время из проулка выехал один из всадников, он гнал перед собой двух дезертиров.

— Как только начало брезжиться, пожалуйте, — они на усадах