Яд?

Ясно, что не амброзия…

Хребет крутой. Хвост скорпионий, гибкий, что плеть. Копыта тяжелые, каждое — с колесо тележное. И ступает тварь, давит других, поменьше, только чавкает под этими копытами премерзко. А на спине горбатой старуха сидит да клюкой машет. Марьяна Ивановна на себя вовсе не похожая стала. Оно-то правда, что после смерти люди меняются, но от чтобы так… радикально.

— Арей, не отвлекайтесь, — одернула его Люциана Береславовна. — Ваша задача следить за контуром. Сможете еще двоих принять?

Сможет.

Куда он денется.

— Евстигней, хватит каяться… и вы, Елисей, будьте добры…

— А…

— А вы, Емельян, на подмене. Если увидите, что кто-то бледнеет или, упаси Божиня, чувств лишается, то ваша задача заменить его. Контур выдержит секунду-другую, но не больше. И если распадется, откат получите все, поэтому не зевайте.

Говорила она спокойно, будто на лекции, а не… и правильно, и без того жути хватает, чтоб ее еще нагнетать. А потому пусть все верят, что нынешние обстоятельства… практика.

Хороша, чтоб ее… практика.

Елисеева сила дикая и темная, колючая, будто из терновых ветвей плетенная. Так и норовит позанозить. А вот Евстигнеева летит огнем, окружает плетение, и прочие к ней тянутся. С пятерьмя управляться тяжело.

Не отвлекаться.

Уравнять.

Подтянуть девчонку. Ее сила пока ясная, но каким-то внутренним чутьем Арей понял: слабеет. Если кого менять придется, то ее… и Егор держится… как долго продержится? Вопрос. Их бы вывести и двоих вместо, но раз сказала, что пятеро нужны, так тому и быть. Не Арею с ней спорить.

Он не спорит.

Он стоит.

И тянет силу. Плетет. И отдает плетение тем, кто точно знает, что с ним делать.

— Что ж вы гостей-то встречаете так? — Марьяна Ивановна с легкостью отмахнулась от ледяного шквала, а вот мавок мелких посекло. Ну да их тут со всей округи собралось. И подумалось как-то так, что после нынешней битвы станет округа безопасною, потому как нечисти в деревеньке полегло столько, что не скоро она возродится, заполонит местные леса.

И хорошо.

Арей словно бы раздвоился. Часть его, сосредоточенна и серьезна, держала плетение, не позволяя силам, таким удивительно разным, развалить его, сожрав друг друга. А другая смотрела.

И была весела.

Хмельна?

Похоже на то. Сила пьянит. Он это знает, но способен с этой хмельною радостью управиться.

Вот Фрол Аксютович, хмыкнувши, поднял руку, раскрыл ладонь да и дунул… пронесся по улочке вихрь, покрутил нежить, подрал, кого смел, кого растерзал. И только тварь подгорная осталась, что гора, на пути этого вихря. Головой качнула, будто кланяясь.

И выпустила из ноздрей облачка пара.

— Не рады, стало быть. И говорить не желаете. — Марьяна Ивановна хлопнула себя по голой ляжке. — Дело ваше… силушкой? Пусть сила против силы…

И клюкой помеж рог тварь стукнула.

— Погодь, Фрол. — Архип Полуэктович рубаху через голову стянул. И портки снял, заставив Люциану Береславовну отвернуться. — Это уже тебе не по силам…

— Думаешь, ты управишься, сын ящерицы?

— А вот это ты зря. — Он плечами повел, позволяя крылам раскрыться. — Матушка моя человеком была… настоящим человеком… а вот отец, это да… ящер…

На что это походило? На облако, которое меняется и, меняясь, лепит из одное фигуры другую. Вот был человек, а вот…

…виверний — это и есть ящерка.

Только огроменная. Крылья распластались по всему двору. Тело узкой бурой чешуей покрыто. Лапы расставлены. Когти тонкие в землю вошли глубоко. Хвост с жалом по порожку постукивает, и от каждого стука дом, чудом еще не развалившийся, трещит да хрустит. Шея у виверния тонкая, гнуткая. На ней голова зубастая сидит. И хотя ж морда у виверния вовсе даже не человеческая, и близко не человеческая, а мнится в ней знакомое.

Глаза желтые глядят с насмешечкой.

Ухмыльнулась тварь.

Того и гляди, заговорит человеческим голосом.

Ан нет, промолчала… выползла сквозь ворота. И поди ж ты, протиснуться сумела, хоть и казалась калиточка такой, что Архип Полуэктович и в обычном своем человеческом обличье с трудом проходил.

— Ходь, дорогой, ходь. — Марьяна Ивановна со спины подгорной твари ловко сползла, будто всю жизнь свою аккурат на таких от спинах и тварях ездила. — Давно любопытственно было, на что ж ты годен… а то ни вашим, ни нашим…

Архип Полуэктович отвечать не стал.

Не захотел? Иль змеиная глотка для разговоров не больно годится? Рот раскрыл и дыхнул. Только не пламя выкатилось из горла, но зеленый клубковатый дым, от которого нежить, какая еще уцелела, тленом стала…

А девчонка-то совсем ослабела, на одном упрямстве держится.

Арей отыскал взглядом Емельяна и указал на девчонку. Благо тот без слов понял. Подошел и руку ее из Ареевой вытащил.

Контур покачнулся.

И едва не рассыпался. Хлынула чистым потоком Евстигнеева сила, затягивая раны. Струной натянулась Егорова, того и гляди лопнет, ударивши по пальцам. Но ничего, удалось подхватить, удержать.

Выровнять.

Емельянова сила была ясной, как… как солнце.

И чистой.

И от нее заломило зубы…

Он, зачарованный этой силой, пропустил многое… он только и оглянулся, когда виверний, отброшенный ударом узловатого хвоста, смел ближайший дом. Но, перекатившись через обломки, вновь встал на четыре ноги. Он отряхнулся и засвистел, а после выдохнул еще клубок дыма, на сей раз темно-желтого, с прожилочками, от которого тварь подгорная попятилась.

Арей вдруг увидел все и сразу.

Фрола Аксютовича, который тяжко оперся на столб, и видно было, что битва эта многих сил ему стоила. Люциану Береславовну, бледную, белую, что саван смертный, но не смевшую с места соступить. И губы ее сжались нитью, а из носа выползла черная струйка.

Но пальцы по-прежнему ловко цепляли нити, вплетая их в ткань щита, не позволяя оному рассыпаться.

Егор покачнулся.

И Арей спешно вытолкнул его, смыкая разрыв. Успел. Не дал разорваться.

Виверний, взобравшись на крышу дома, хлопал крыльями, и от каждого удара поднималась куча пыли, застилая твари глаза.

Прозрачная волна силы, прокатившись по улице, ударила в щит, и тот загудел…

Вспыхнула дальняя изба синим пламенем.

Знакомым пламенем.

В какой-то момент стало тихо, и тишина эта ударила по нервам куда сильней криков.

Еська покачнулся. Еще немного, и он не выдержит. Арей посмотрел ему в глаза, но бывший вор упрямо башкой мотнул. Стало быть, до последнего стоять будет, до пепла на остатках дара, пускай тот и невелик.