Пара дней. Мне очень повезет, если через пару дней моя оболочка еще не протянет ноги. В памяти всплыло воспоминание о докторше из орбитального госпиталя. «Ох, да к такой-то матери». Вся абсурдность ситуации разом вскипела в моем сознании и прорвалась наружу ввиду внезапной и неожиданной ухмылки.

– Вот спасибо. Мы же не хотим мешать оздоровительному процессу, правильно?

Он слабо улыбнулся в ответ и сразу же поспешно перевел глаза обратно на руку. Фиксатор плотно сжал ее от бицепса до нижнего предплечья в теплом, успокаивающем и тугом объятии.

– Вы входите в бригаду при анатомайзере? – спросил я.

Он бросил на меня испуганный взгляд:

– Нет. Это в основном сканирование, я этим не занимаюсь.

– Мы уже закончили, Мартин, – резко сказала женщина. – Нам пора.

– Угу.

Но собирался он медленно и неохотно. Я смотрел, как исчезают в его полевой сумке перемотанные клейкой лентой хирургические инструменты и яркие полоски запечатанного дермальника.

– Эй, Мартин, – кивнул я на сумку. – А оставь-ка мне этих розовеньких. Я думал поспать подольше.

– Э-э…

Медичка кашлянула:

– Мартин, нам не…

– Ой, да заткнулась бы ты уже на хрен, – внезапно вспылил он; инстинкт посланника тут же заставил меня протянуть руку к сумке за его спиной. – Ты мне не командир, Зейнеб. Я ему дам, что сочту нужным, и ты, к чертям…

– Все нормально, – негромко сказал я. – Я уже взял.

Оба медика уставились на меня.

Я поднял левой рукой длинную полоску эндорфинных дермальников и натянуто улыбнулся:

– Не волнуйтесь, все сразу не использую.

– Может быть, и стоит, – сказала медичка. – Сэр.

– Зейнеб, сказал же, заткнись, – Мартин торопливо подхватил сумку, прижав ее к груди, будто ребенка. – Вы… э-э… они быстродействующие. Не больше трех за один раз. Этого хватит, чтобы отключиться и не слы… – он сглотнул. – Того, что будет с вами происходить.

– Спасибо.

Они собрали оставшиеся инструменты и ушли. У выхода Зейнеб обернулась, и ее рот искривился. Говорила она слишком тихо, чтобы я мог расслышать. Мартин занес руку, словно хотел отвесить ей подзатыльник, и оба выскользнули наружу. Проводив их взглядом, я перевел глаза на пачку дермальников, зажатую в кулаке.

– Так ты собираешься решить проблему? – холодно вполголоса произнесла Вардани. – Закинуться и забыться?

– Есть идея получше?

Она отвернулась.

– Ну тогда снимай белое пальто и засунь свою праведность куда подальше.

– Мы могли бы…

– Могли бы что? На нас ингибиторы, не говоря уже о том, что практически все мы через два дня умрем в результате критического клеточного распада, и, не знаю, как насчет тебя, но у меня болит рука. А, да, еще вся эта каморка напичкана жучками и камерами политофицера, в каюту которого, как я полагаю, Каррера имеет свободный доступ, – я почувствовал легкий укол на шее и, осознав, что гнев начинает брать верх над осторожностью, подавил его. – Я отвоевался, Таня. Завтрашний день мы проведем, слушая, как умирает Сутьяди. Ты можешь в этот день делать, что тебе угодно. Я же собираюсь его проспать.

То, как я бросал ей в лицо эти слова, доставляло мне глубочайшее удовлетворение, похожее на выковыривание шрапнели из своей же собственной раны. Но передо мной все стоял комендант лагеря, подключенный к сети и обмякший на кресле, и зрачок его единственного человеческого глаза, безвольно бьющийся о кромку верхнего века.

«Если лягу, вряд ли уже встану». В ушах снова зазвучал его шепот, похожий на дыхание умирающего. «Так что остаюсь в этом… кресле… Дискомфорт меня будит… время от времени…»

И я задался вопросом, какой дискомфорт смог бы пробудить на данном этапе меня. К какому такому креслу мне бы пристегнуться.

«Я знаю, что где-то есть выход с этого сраного берега».

И я задался вопросом, почему же ладонь моей раненой руки все еще не опустела.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Сутьяди начал кричать вскоре после рассвета.

В первые несколько секунд это были крики бешенства, такие человеческие по своей сути, что это звучало почти обнадеживающе. Но не прошло и минуты, как ничего человеческого в его голосе уже не осталось – лишь неприкрытая животная боль. Поднимаясь над разделочной плитой, звук разносился над берегом, один пронзительный вопль за другим, заполняя собой воздух, словно что-то ощутимое, преследуя каждого невольного слушателя. Мы ждали этого с ночи, но все равно крик накрыл нас как ударная волна, заставив всех содрогнуться в постелях, где мы лежали свернувшись, даже не пытаясь заснуть. Он не пощадил никого из нас, стиснув в отвратительно-интимном объятии. Он прижал липкие ладони к моему лицу, сдавил грудь, затруднил дыхание, поставил дыбом все волоски на теле и заставил задергаться глаз. Ингибитор на шее проверил на вкус мою нервную систему и заинтересованно пошевелился.

Возьми себя в руки.

Помимо крика, слышался еще один знакомый мне звук. Негромкий рык возбужденных зрителей. «Клин» наблюдает за тем, как вершится правосудие.

Я сел на постели, скрестив ноги, и раскрыл сжатые кулаки. Полоски дермальника упали на одеяло.

В голове словно вспыхнула искра.

Мертвое лицо марсианина встало перед глазами с такой ясностью, словно было изображением на ретинальном дисплее.

…в этом кресле…

…меня будит.

…кружение пятен света и тени…

…погребальная песнь, исполненная инопланетного горя…

Я ощутил…

…лицо марсианина в водовороте ослепительной боли, не мертвое…

…большие нечеловеческие глаза, встретившиеся с моими, в которых застыло выражение чего-то…

Вздрогнув, я очнулся.

Человеческий крик все длился, скручивая в комок нервы, въедаясь в костный мозг. Вардани закрыла лицо руками.

Мне не должно быть так плохо, запротестовала какая-то часть моего сознания. Мне же не впервой…

Нечеловеческие глаза. Нечеловеческие крики.

Вонгсават зарыдала.

Я почувствовал, как во мне что-то поднимается, собирается воедино, закручиваясь спиралью, подобно марсианам на корабле… Ингибитор напрягся.

Нет, еще рано.

Самообладание посланника начало бесстрастно и методично гасить человеческие реакции – в точности, когда это было нужно. Я обрадовался этому вмешательству, как любовник, дождавшийся свидания на солнечном пляже в виртуальности Вардани, – кажется, я даже расплылся в приветственной улыбке.

Снаружи на разделочном столе закричал Сутьяди, отрицая обвинение. Слова с трудом выходили из его рта, точно их тянули клещами.