Рука издала хруст, отдавшийся у меня в голове, – словно пустой стакан из-под виски, на который кто-то наступил в темном баре. Боль вытеснила из головы все мысли, заставила меня коротко вскрикнуть, после чего отступила, подавленная нейрохимией. Боевая оболочка клиновской модификации – похоже, кое на что она еще была способна. Каррера не ослабил хватки, и я повис на своем предплечье, как выключенная кукла. Я попытался задействовать неповрежденную руку, чем вызвал у Карреры смех. Он резко выкрутил раздробленный сустав, и боль снова заволокла сознание черным облаком. Он бросил меня на пол и небрежно пнул в живот, после чего я скрючился и замер, утратив интерес ко всему выше уровня его лодыжек.

– Пришлю медиков, – донесся сверху его голос. – А вам, госпожа Вардани, советую держать рот на замке, иначе я отряжу своих людей – из тех, что не страдают от избытка чувствительности, – этот ваш рот кое-чем занять. А заодно живо напомнить значение слова «катамит». Не надо испытывать мое терпение, женщина.

Послышался шорох ткани, и он оказался на корточках рядом со мной. Взяв за нижнюю челюсть, повернул мое лицо вверх.

– Тебе придется очистить организм от всей этой сентиментальщины, если собираешься работать на меня, Ковач. Ну а на тот случай, если не собираешься, – он поднял руку со свернувшимся в клубок ингибитором, – исключительно временная мера. Пока не закончим с Сутьяди. В интересах общей безопасности.

Он перевернул ладонь, и ингибитор упал на пол. Моим органам чувств, притупленным эндорфином, показалось, что падал он долго. Испытывая нечто близкое к восхищению, я смотрел, как паук расправляет в воздухе лапки и приземляется меньше чем в метре от моей головы. Сгруппировывается, пару раз крутится на месте и бежит ко мне. Карабкается по лицу, затем спускается на затылок. Кость словно бы уколол крохотный осколок льда, и я ощутил, как на шее сжимаются лапки-проволочки.

Ну что ж.

– Увидимся, Ковач. Поразмысли на досуге над моими словами.

Каррера поднялся и, судя по всему, вышел. Какое-то время я лежал неподвижно, проверяя на прочность ремни, стягивающие покрывало онемения, в которое меня закутала моя оболочка. Потом ко мне прикоснулись чьи-то руки, помогая занять не очень-то желанное сидячее положение.

– Ковач, – Депре вгляделся в мое лицо. – Ты как, чувак?

Я слабо кашлянул:

– Лучше не бывает.

Он прислонил меня к краю стола. Из-за его спины показалась Вардани:

– Ковач?

– У-у-у-ух, мне очень жаль, Таня, – я осторожно взглянул на нее, проверяя, насколько ей удается сохранять самообладание. – Надо было тебя предупредить не провоцировать его. Он не Хэнд. Он такое дерьмо терпеть не станет.

– Ковач, – по ее лицу пробегали судороги, возможно, первые трещины в сооруженном на скорую руку реабилитационном каркасе; а может, и нет. – Что они собираются делать с Сутьяди?

Вопрос растаял в воздухе, оставив после себя небольшую лужицу тишины.

– Ритуальная казнь, – сказала Вонгсават. – Так?

Я кивнул.

– Что это значит? – голос Вардани был пугающе спокойным; я подумал, что, возможно, ошибался в своей оценке ее психологического состояния. – Ритуальная казнь. Как это будет?

Я закрыл глаза, воскрешая в памяти кое-что из увиденного за последние два года. Воспоминание как будто вызывало тупую ноющую боль в разбитом локтевом суставе. Когда я почувствовал, что с меня хватит, я снова посмотрел Тане в лицо.

– Это как автохирург, – произнес я медленно. – Перепрограммированный. Он сканирует тело, составляет карту нервной системы. Измеряет стоимость. Потом начинает рендеринг.

Глаза Вардани слегка расширились:

– Рендеринг?

– Разделку. С человека снимают кожу, срезают плоть, дробят кости, – я напряг память. – Освежевывают, выжигают глаза, разбивают зубы и протыкают нервные узлы.

Она слабо взмахнула рукой, словно защищаясь от моих слов.

– Все это время машина поддерживает в нем жизнь. Если он теряет сознание, процесс прекращается. В нужные моменты машина вкалывает стимуляторы. Обеспечивает всем необходимым, за исключением, разумеется, болеутоляющего.

Казалось, к нам присоединился кто-то пятый. Он сидел рядом со мной, ухмылялся и давил на осколки кости в руке. Я сидел в облаке боли, приглушенной биотехом, вспоминая, что происходило с предшественниками Сутьяди, лежавшими на анатомайзере в окружении солдат «Клина», столпившихся вокруг, словно верующие у алтаря богу войны.

– Сколько это продолжается? – спросил Депре.

– По-разному. Бо́льшую часть дня, – слова дались мне с трудом. – Все должно закончиться к ночи. Это часть ритуала. Если никто не прекратит процесс раньше, с последними лучами солнца машина рассекает и разнимает на части череп. Этим обычно все завершается, – мне хотелось остановиться, но никто, похоже, не собирался меня останавливать. – Офицеры и сержанты могут поставить на голосование «удар милосердия», но только ближе к вечеру – даже те, кто хочет, чтобы это закончилось. Они не могут себе позволить выглядеть более мягкотелыми, чем рядовой состав. И даже когда голосование происходит вечером, оно не всегда оканчивается в пользу приговоренного к казни.

– Сутьяди убил командира взвода «Клина», – сказала Вонгсават. – Думаю, голосования не будет.

– Он ослабел, – с надеждой в голосе произнесла Вардани. – Радиационное отравление…

– Нет, – я согнул правую руку, и плечо пронзила стрела боли, пробившись сквозь защиту нейрохимии. – Маорийские оболочки разработаны в расчете на боевые условия и пребывание в токсичной среде. Очень высокая устойчивость.

– Но нейрох…

Я покачал головой:

– Можешь на это не рассчитывать. Машина сразу делает на это поправку, вырубает системы контроля боли первыми, просто выдирает их.

– Тогда он умрет.

– Нет, не умрет, – проорал я. – Об этом позаботятся.

Мой выкрик практически положил конец разговору.

Прибыла пара медиков: один из них – тот, кто занимался мной в прошлый раз, вторая – суроволицая женщина, которую я видел впервые. Они осмотрели мою руку с подчеркнуто бесстрастным профессионализмом. Наличие на моей шее ингибитора и то, что это говорило о моем статусе, не вызвало с их стороны комментариев. Разбив осколки кости вокруг поврежденного локтевого сустава с помощью микроультравиба, они ввели био для регенерации в виде длинных, уходящих далеко вглубь мононитей с зелеными ярлычками на концах, выходящих на поверхность кожи, и чипом, который информировал мои костные клетки о том, что им следует делать и, что еще важнее, чтобы, сука, быстро. Не филонить тут у меня. Плевать, к чему ты там привык в нормальном мире, теперь ты участвуешь в особой военной операции, солдат.

– Пара дней, – сказал тот, которого я знал, отклеивая эндорфинный дермальник со сгиба моей руки. – Мы зачистили края, так что, если придется пошевелить рукой, окружающие ткани не повредятся. Но боль будет зашибись, и регенерации это мешает, так что постарайтесь этого не делать. Я зафиксирую вам руку, чтобы вы не забывали.