суждениях о Шекспире, облеченная в ученые слова неспециальность подхода. Отсвет позерства в поведении выдающегося знатока передавали и рассказы моих дядьев, инженера и физика, слушавших лекции Флоренского о теории относительности: в аудиторию он являлся в рясе. Мученичество и гибель универсального ученого-мыслителя делают невозможной попытку действительно разобраться в его наследии. Вообще нельзя верить на слово никому из выступающих в защиту пострадавших, все ангажированы. Без групповой солидарности кто осмелится остаться наедине с правдой?

Произвол истолкования возвел в принцип психолингвист Л. С. Выготский. Он, судя по сноскам в его суждениях о «Гамлете», дал себе труд ознакомится с обширной гамлетистикой, в том числе, с книгой Довера Уилсона, но ознакомиться лишь для того, чтобы всё это неглижировать[186]. Настаивая на свободе и субъективности всякого истолкования, Выготский исходил из слов Юлия Айхенвальда: «Художественное произведение, однажды созданное, отрывается от своего создателя». Сказанное Айхенвальдом совпадает с тезисом Т. С. Элиота: «Произведение живет своей собственной жизнью». Оба высказывания восходят к Реми де Гурмону. Источник прихотливости современной интерпретации забыт, но тенденция стойкая – склонность к домыслу, причина склонности – отсутствие больших идей. За отсутствием идеи остается навязывать измышления вместо мысли – кому-то что-то подумалось.

Пример – «Пристально наблюдаемый “Гамлет”»[187]. Надуманность этой книги очевидна, но её поддержал сам Л. Ч. Найтс, он мне помог кое-что понять в Байроне, так что помолчу. Между тем автор «Пристально наблюдаемого “Гамлета”», упоминая книгу Уилсона, утверждает, что его истолкования уровнем поглубже. Значит, выдумал нечто мудренее. Вроде разглядывания живописного полотна вплотную – пристальность разрушительная. Подойдя к «сцене на сцене», автор усмотрел, будто Гамлет говорит «языком Витгенштейна». У Шекспира нет значений, обнаруженных пристальным наблюдателем, у Витгенштейна, возможно, есть, с этим и спорить нечего.

Вокруг Драйзера

«Старуха Гаррис»

«Маргерит Гаррис-Чедер помогала Драйзеру работать над последним вариантом романа “Оплот”».

Эллен Моэрс. «Два Драйзера. Человек и писатель», Нью-Йорк: Издательство «Викинг», 1969.

Вызвали меня к Большому Ивану с конюшни, по телефону извлекли – переводить беседу с литературным секретарём Драйзера. Привезла секретарша огромный чемодан, из которого достала голову и руку американского классика, в бронзе отлитые. Взяв голову в руки, она подняла слиток над собой, показывая, как устремлял на неё свой взгляд Драйзер. Наглядность демонстрации встревожила директора. Гостья не делала секрета из того, что исполняла при писателе роль и нелитературную. Наш Иван, столп режима, с тревогой в огромный со шкаф чемодан заглянув – нет ли там ещё каких-нибудь памятных деталей? – крикнул: «Представляет несомненный интерес, закрывайте!».

Раз не дали ей показать полностью свой мемориальный багаж, гостья стала рассказывать, что ещё у неё там содержится. Наш незабвенный директор понимал её речь без перевода, а меня после проездки на ипподроме сморило от принятой с раннего утра изрядной дозы озона, и я прикорнул возле секретарского плеча. Вдруг сквозь сон слышу гром и спросонья вижу молнию: «Вы что же, пьянствовали всю ночь?». Это пришла очередь директора отвечать, а мне переводить. Очнулся я, но как докажешь, что опьянел от чистого воздуха, и если несет от меня, то исключительно конским потом?

Вдруг раздается звонкий, мелодичный голос, словно с небес. Это Анна Аркадьевна Елистратова, которая была на ту же беседу приглашена как наш крупнейший специалист и по Драйзеру, а хомячок её внучки был снабжаем овсом. «Разве, Иван Иванович, – поёт она ангельски, – мы с вами в том же возрасте не предавались Бахусу?» Директор опешил – все знали, спиртного не выносит, уж если и был, то, согласно преданию, селадоном, поклонником не Вакха, а Венеры. Тем более Анна Аркадьевна, прочитавшая всё что ни есть le maudite (порочно), на практике бутылки от ботинка не могла отличить. Сошло. Разве что Маргарита Гаррис-Чедер, когда Иван сказал ей: «Вот вам помощник», взглянула с искрой недоверия на полудремлющего у её плеча.

«Драйзер, каким я его знала» – машинопись мемуаров, приехавшая в большом чемодане. Было мне поручено помочь литературной секретарше получше вспомнить Драйзера таким, каким мы его себе представляли и стали усиленно издавать как раз в ту пору, когда мой отец остался без работы.

Переводы отец все же получал благодаря Алевтине Ивановне Мироновой – в Гослите заведовала иностранной редакцией, не зная никакого иностранного языка, заведовала настолько умно и успешно, что никому в голову не приходило видеть кого-либо на её месте: не знавшая языков, по Сноу, родственной оказалась знатокам, сотрудничавшим с редакции в качестве переводчиков и авторов предисловий. Алевтина Ивановна – ветеран войны, законченный тип советского человека, который войдет в историю, как вошли английские пуритане и американские пионеры. Ещё бы, скажут, тебе её не восхвалять! Но я говорю – тип. Такие люди делали иностранцев русофилами, делали и советофилами, если иностранцам, получившим подъемные на изучение России, удавалось проникнуть в наше общество глубже диссидентствующего слоя. Советолог Симмонс говорил и повторял как присказку: «Люди! Какие люди!». Боб Девлин, редактор «Справочника по Русской революции», признавался своей жене: «Пегги, если бы не любил я тебя, женился бы на русской». Делая рискованное признание, Боб, проходивший стажировку в Ленинграде, имел в виду таких же людей. Сегодня наши расхрабрившиеся бывшие товарищи, называемые господами, забывая, откуда вышли, и отряхая прах советского времени со своих ног, называют тех людей «совками», считая их изъяном в людской породе, лишенными человечности. У «совков» человечности хватало после испытаний, какие не снились зачисляющим себя в элиту. Прав был Милюков: не хватало нам снобизма! Как социал-демократ, представитель крупной буржуазии он видел в этом недостаток. Но кто поносит «совков», те противоречат представителям цивилизованных стран, видевших в «совках» черты человечности, ненаходимой у соотечественников. Почему на Западе наблюдается дефицит человечности, о том существует целая литература, собственно вся достойная внимания западная литература последних десятилетий – об этом. Фолкнер указал на эту проблему: беспризорник Гек Финн имел дело с плохими или хорошими, но людьми, а юный герой повести Сэллинджера «Над пропастью во ржи», отпрыск из состоятельной семьи, сталкивается с отсутствием людей, в том числе, среди своих ближайших родственников, за вычетом маленькой сестренки.

Драйзер, пока его переводил мой отец, сделался для меня, следом за Рингом Ларднером, О. Генри и Эптоном Синклером, одним из «семейных» писателей. Даже по ночам просыпался я из-за разговоров отца с матерью о Драйзере, отец опасался: найдут плохим перевод, а на самом-то деле плохо написано! Не разъяснишь, что Драйзер из разряда великих плохих писателей. Их не следует путать с большими бездарными писателями, то большие претензии