…и замечаю, что из кармашка пропала моментальная фотография: я, Джуно и Анаис. Не может быть! Однако под прозрачным пластиком виднеется лишь пустой кусочек кожи.

Но как? Я носил ее с собой много лет, с тех пор как Зои подарила мне бумажник на Рождество, последнее, которое мы праздновали всей семьей. За несколько дней до того, дожидаясь Зои, чтобы пойти в итальянский ресторан на Москоу-роуд, мы с девочками сделали снимок в фотобудке на станции метро «Ноттинг-Хилл». Джуно тогда сказала, что дикари в джунглях Амазонки или еще какие-то племена верят, будто фотография крадет частицу души, а Анаис добавила: «Значит, эта фотография похитит души у нас троих». С тех пор я не расставался со снимком. Он никак не мог выскользнуть из кармашка. Я вытаскивал бумажник в туристическом центре в Тингведлире, когда покупал открытки и воду, и еще тогда заметил бы пропажу. Это не беда, конечно, но все-таки досадно. Фотографию ничем не заменить, ведь в ней наши души. Может, она в машине выпала, лежит на полу, у ручного тормоза…

Начинаю спускаться с пригорка. Звонит телефон. НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН. Отвечаю на звонок.

– Да?

– Добрый день… Мистер Херши?

– Кто это?

– Это Никки Барроу из Министерства юстиции, секретарь Доминика Фицсиммонса. Мистер Херши, господин министр хочет известить вас о деле Ричарда Чизмена… Вам удобно сейчас говорить?

– Э-э… да-да, конечно.

Звонок подвешивают; слушаю дурацкие «Огненные колесницы» Вангелиса, и меня бросает то в жар, то в холод. «Союз друзей Ричарда Чизмена» давно решил, что поддержки Уайтхолла нам не дождаться. Сердце колотится: сейчас мне сообщат либо самые лучшие новости – о репатриации, либо самые худшие – «несчастный случай» в тюрьме. Черт, а телефон почти разряжен, осталось всего восемь процентов. Ну быстрее же! Уже семь процентов. Слышно, как Фицсиммонс хорошо поставленным голосом распоряжается: «Подтвердите, что я буду на голосовании в пять», а потом говорит в трубку:

– Привет, Криспин. Как дела?

– Не могу пожаловаться, Доминик. У тебя есть новости?

– Еще какие! В пятницу Ричард прилетит в Великобританию. Мне час назад звонил колумбийский посол, ему сообщили из Боготы. Поскольку, согласно нашему законодательству, Ричард имеет право на условно-досрочное освобождение, к Рождеству он выйдет из тюрьмы при условии, что у него все будет чисто и он не будет замышлять никаких неблаговидных поступков.

Я испытываю самые разнообразные чувства, но решаю сосредоточиться на позитиве:

– Слава богу! Огромное тебе спасибо! А это точно?

– Да, конечно, если до понедельника отношения между нашими правительствами не испортятся. Я постараюсь добиться, чтобы Ричарда отправили в исправительное учреждение категории «Д». Его мать с сестрой живут в Брэдфорде, так что самым подходящим местом будет Хатфилд, открытая тюрьма в Южном Йоркшире. По сравнению с нынешней дырой – рай. А через три месяца ему разрешат проводить выходные дома.

– Я так рад это слышать!

– Да, прекрасный результат. Поскольку мы с Ричардом дружны еще с Кембриджа, я пристально следил за развитием событий, но вступиться за него не мог, как ты понимаешь. Очень прошу, не предавай мое имя огласке. Просто скажи, что тебе позвонили из министерства. Пять минут назад я разговаривал с сестрой Ричарда и попросил ее о том же. Слушай, мне пора, меня ждут в доме десять на Даунинг-стрит. Мои наилучшие пожелания вашей группе. Вы просто молодцы. Ричарду очень повезло, что именно ты встал на его защиту, когда всем остальным было наплевать.

На последние два процента зарядки отправляю поздравления Мэгги, сестре Ричарда; она наверняка сообщит новости Бенедикту Финчу в «Пиккадилли ревью», он ведет кампанию в СМИ. Все это время мы добивались освобождения Ричарда, боролись за него всеми возможными способами, умоляли об этом, и вот он, результат, однако радость моя испаряется на глазах. Я повинен в непростительном злодеянии, но об этом никто не подозревает.

– Лжесвидетель, – объявляю я исландским просторам. – Подлый трус.

Холодный ветер вздымает черную пыль, и ныне, и присно, и во веки веков. Надо было загадать желание у груды камней, но теперь уже поздно. Что ж, если повезет, то повезет. Большего я, видно, не заслуживаю.

Что я делал, когда позвонил Фицсиммонс?

Ах да, фотография! Вот ее действительно жаль. И не просто жаль. Потеряв фотографию, я как будто снова теряю дочерей.

Спускаюсь с пригорка к «мицубиси».

Фотографии не будет – ни там, ни где-либо еще.

Сорок или пятьдесят двуногих вопят: «Смотрите, кит!» – «Где, где?» – «Вон там!» – «Да вот же он!» – и все это на пяти, шести, семи языках, бросаются на нос, к левому борту, поднимают повыше всякие гаджеты, чтобы запечатлеть шишковатый овал, исторгнутый кобальтовой глубиной. Из китового дыхала, как из паровозной трубы, вырывается мощная струя пара, и порыв ветра швыряет брызги на пассажиров, которые хохочут и визжат от восторга. Юный американец, ровесник Анаис, брезгливо морщится: «Мам, меня кит обчихал!» Родители довольны. Много лет спустя они скажут: «А помнишь, как мы в Исландии видели кита?»

С моей точки обзора – я стою над капитанским мостиком – хорошо виден весь кит, ненамного короче нашей шестидесятифутовой посудины.

– Прекрасно, наше терпение в последнюю минуту вознаграждено, – объявляет седой проводник, старательно выговаривая английские слова. – Это кит-горбач. Видите, у него на спине горбы? Сегодня утром здесь было несколько китов, и я очень рад, что этот задержался ради нас…

Я рассеянно размышляю, выбирают ли киты имена друг для друга, похоже ли плавание на полет, страдают ли они от неразделенной любви и кричат ли, когда в их плоть впивается гарпун, начиненный взрывчаткой. Конечно же да. Грудные плавники бледнее китовой спины; они шевелятся, а я вспоминаю, как Джуно и Анаис плавали в бассейне. Лежали на спине, визжали: «Не отпускай, папочка!» А я, стоя в мелком конце бассейна, по пояс в воде, уверял их, что не отпущу ни за что и никогда, пока они сами об этом не попросят, а они доверчиво глядели на меня широко раскрытыми глазами.

«Позвоните, – мысленно внушаю я им, в Монреале. – Позвоните папе. НЕМЕДЛЕННО».

Жду. Считаю до десяти. До двадцати. До пятидесяти…

…звонит, черт возьми! Дочери меня услышали!

Нет. На экране высвечивается: «Гиена Хэл». Не отвечай.

Не хочется, но придется: разговор о деньгах.

– Привет, Хэл! Слушаю.

– Добрый день, Криспин. Связь барахлит. Ты в поезде?

– На лодке. В заливе Хусавик.

– Залив Хусавик… Это где – на Аляске?

– На северном побережье Исландии. Я тут на фестивале в Рейкьявике.

– А, ну да. Кстати, поздравляю. Я в понедельник утром узнал, что Ричарда Чизмена освободили.