— Да... Хорошо. Да.

Он даже не упомянул про сдачу, хотя следовало бы. Беловолосый парень, казалось, не может оправиться от какого-то удара, потрясения или другого странного события. Он говорил прерывисто, словно выталкивал слова, и с подозрением глядел на каждого сидящего в корчме, но стоило ему встретиться с кем-нибудь взглядом, парень торопливо опускал глаза.

Он осторожно взял свою спутницу за руку и двинулся вперёд, между столов. Народ в корчме по-прежнему молчал — уж больно нелепо выглядела эта парочка. Во всяком случае, вид у них был такой, словно они только что вылезли из-под земли. Женщина шла неловко, как-то семеня, быть может, потому, что была в тягости (теперь, вблизи, это стало заметно). Парень старательно избегал чужих взглядов.

Проходя мимо стола, где сидели Фриц, Карл Барба и Октавия (а также гистрионы во главе с дер Тойфелем и Рейно Моргенштерном), женщина замедлила шаг, подняла голову, посмотрела на них... и тихо охнула, закрыв ладонью рот. Фриц вдруг тоже разглядел её вблизи. И тоже вздрогнул.

— Я... — потрясённо выдохнул он и умолк, увидав в её распахнутых глазах не только изумление, но и мольбу: «Молчи!» В голове сделалось пусто и гулко. Не в силах придумать ничего путного, он торопливо схватил ложку и, шумно чавкая, принялся запихивать в рот еду, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взглянуть на девушку ещё раз.

Парень тем временем оглянулся, неловко потоптался, потянул девушку опять, и они двинулись дальше. Октавия вертела головой и дёргала Фрица за рукав.

— Фриц, кто это? Ты её знаешь? Кто это? Ну Фри-иц...

Фриц не отвечал. Радость, ликование — всё это быстро ушло и сгинуло, теперь он думал совсем о другом. Страх стянул его внутренности ледяным узлом, горох с капустой застревали в горле и горячими комками проваливались внутрь; вкуса еды он не ощущал.

— Странная деваха, — выразил общее мнение дер Тойфель, и все закивали. — Где я мог её видеть?

— И я где-то видел! — подтвердил Рейно Моргенштерн.

«И я!», «И я!» — как стадо ослов, звякали все остальные.

Рейно нахмурился.

— Но где? — спросил он сам себя. — Не помню...

Все — музыканты, выпивохи, странники, кабатчик, кукольник и даже Октавия, — все неотрывно буравили взглядами белые спины уходящей парочки, и потому никто, кроме Фрица, не увидел дудочника ван Хорна, который стоял у входа, в дверном проёме. Он тоже смотрел им вслед со странным выражением в глазах, потом повернул голову к Фрицу, поймал его взгляд и приложил палец к губам в риторическом жесте молчания.

И улыбнулся.

* * *

— Ты веришь в любовь?

Жуга повернулся на бок, чтобы посмотреть на Зерги. В отблесках костра её лицо приобрело какие-то не свойственные ей обычно, странные черты. В последнее время она сильно изменилась — черты её лица истончились, нос заострился, губы стали тонкими, бескровными. Бесконечные преображения изматывали девушку, как тяжкая болезнь, она лежала, завернувшись в одеяло и тесно прижавшись к травнику, смотрела в пересыпанное звёздами светлеющее небо.

Зерги. Белая Стрела. Альбина. Сколько травник её помнил, она всегда была поджарой, быстрой, энергичной девушкой, упрямой, скорой на дела и на суждения, способной как на бешеные вспышки гнева, так и на внезапные порывы светлых чувств. Её скрытность почти равна была по силе её искренности, а её понятия о справедливости и чести определяла лишь она сама. Казалось, она всё время носит маску и никому не открывает своего истинного лица. Но если на неё находило желание поразмышлять, тем паче вслух, это был верный признак тягостных сомнений и растерянности. В такие минуты следовало держать ухо востро: после них могло последовать всё, что угодно, — от поцелуя в губы до стрелы в глазницу.

— Почему ты спрашиваешь об этом у меня? — мягко поинтересовался он.

Зерги посмотрела на него и усмехнулась.

— Кого же мне спрашивать? — горько сказала она. — Девчонку? Рутгера? А может, Андерсона? Нет, Жуга, я знаю тебя много лет, и знаю точно — если ты ответишь, то уж точно не соврёшь.

— А если не отвечу?

— И тогда не соврёшь.

Жуга смолчал и снова повернулся лицом к небу. Зерги не стала его беспокоить. С другой стороны костра, укутанная в плащ, посапывала девочка, а чуть поодаль, на ложе из утоптанной травы, улёгся Рутгер в волчьем облике. Он спал тревожно, чутко, при каждом шорохе мгновенно просыпался и глядел на травника и Зерги — пристально, недобро, но без злобы. И то хлеб, если подумать.

Жуга вздохнул. Прошёлся пятернёй по волосам.

— Не знаю, — наконец сказал он. — Я уже давно не думал о любви. По правде сказать, любовь — это такая штука, которая не спрашивает, веришь ты в неё или не веришь. От веры здесь вообще ничего не зависит. Когда я был моложе, я думал, что любовь — это когда ты не можешь жить без другого человека, когда тебе плохо, если этого человека не ту рядом. Потом, сколько-то лет спустя, мне стало казаться, что любовь — это когда ты просто хочешь, чтоб любимый человек был счастлив...

— Счастлив? — перебила его Зерги.

— Ну. Вот счастлив — и всё! Любой ценой. Я как-то даже не задумывался, что такое счастье в её понимании, а иногда оказывалось, что для её счастья мне как раз лучше бы уйти. — Жуга помолчал, будто его посетили какие-то воспоминания, потом помотал головой и продолжил, но уже как то не очень охотно: — Позже я думал, будто любовь — это когда тебя понимают. А сейчас, когда ты спросила... Знаешь, ты, наверное, будешь смеяться, но сейчас мне кажется, будто любовь это когда ты просто можешь быть с кем-то вдвоём и не ругаться с ним. Или нет, пожалуй, не так... Как бы это сказать... Ну, в общем, для меня сейчас это просто возможность быть с кем-то потому, что хочешь быть рядом, и потому, что можешь. Можно поворчать вдвоём, поругаться, что-нибудь натворить, набедокурить или что-то вроде этого... очаг разжечь, обед сварить... поле вспахать, родить ребёнка, дом построить... да наконец просто — сидеть и молчать вдвоём, и это будет по сердцу обоим. Я тебя разочаровал?

— С тобой разочаруешься, как же... — проворчала девушка и плотнее завернулась в одеяло. — У тебя всё время мозги набекрень...

Травник хмыкнул:

— Сама виновата. Нечего было спрашивать.

— Да я не о том! — отмахнулась она. Закусила губу. — Странный ты человек, Жуга! Поговоришь с тобой и удивляешься: чего я сама об этом не подумала? А с другой стороны, ведь это только слова. Говорить-то ты мастер, айе, говорить многие умеют. А на деле что? Ни черта на деле не получается. Вот ты, к примеру. У тебя была такая, чтобы с ней вот так, как ты сказал, в огонь и в воду? А?

Жуга ответил не сразу.

— Была, — наконец сказал он.

— И где она сейчас?

— То в огне, то в воде.

— А ты тогда чего?..

Жуга опять повернулся и взглянул на девушку. Его запавшие, как в лихорадке, голубые глаза в кругах бессонных синяков смотрели дико и пронзительно; он даже не моргал.