Ходит из рук в руки золотая братина, вином наполненная, припадают к ее «уточке» захмелевшие гости. Поднялся из-за стола князь Гагарин, поманил взглядом хозяина. Отошли они в дальний угол гостиной, устроились на диване, желтым атласом крытом, у камина, в котором пылающие поленья угольками постреливали. Первым заговорил граф Оболин:

– Вижу, князюшка Алексей Иванович, крепко задумался ты, на сервиз мой глядючи. И вот что, ученый муж, летописец наш славный, скажи: как о графе Григории Григорьевиче Оболине потомкам поведаешь? Знаю как, князюшка свет Гагарин… Поведаешь: был граф Оболин обласкан высшей милостью, вознесен, считай, на самый верх, стал большим человеком в империи, потом низвергнут долу, соперником обойден, вознамерился во второй раз на Олимп взлететь посредством дарения дивного, да не сподобился…

– Вот что, граф, скажу тебе, – перебил Алексей Иванович Гагарин. – Не имеешь ты права расплавлять это диво дивное, это чудо, коему нет равных среди ведомых мне сервизов!

– Почто так, князь? – насупил брови хозяин дома. – Мой сервиз – что хочу, то с ним и сделаю.

– Ты послушай меня, Григорий Григорьевич… – Некоторое время князь Гагарин, не мигая, смотрел на то, как пламя в камине пожирает березовые поленья. – Чем славен род Оболиных? – продолжал он. – Богатством? Богатство – пыль, сильный ветер дунет – и нету его. Знатностью? А что это за достоинство – знатность? Одни громкие титулы да спесь, которая лишь головы кружит. А вот ежели сохранишь ты этот сервиз не токмо для фамилии своей, но и для России, прославит он твое имя на века. Потому как в сервизе сей – история Российская, в ее роковой час запечатленная. И по всему видать: сотворили сервиз великие мастера-искусники, кои сами участвовали в недавних грозных событиях.

Долго молчал граф Григорий Григорьевич Оболин. Сидел задумавшись, тоже на огонь в камине глядел… Потом так ответил Гагарину:

– Что же, князь, я подумаю над твоими словами. А об мастерах-искусниках… Это уж мне судить.

Земля Баден-Вюртемберг, замок Вайбер, 16 марта 1945 года

Взрыв гранаты сорвал с петель дверь из мореного дуба, и вместе со взрывной волной, опрокинувшей лампу под зеленым абажуром на столе и выбросившей из ниши мраморный бюст Гёте, у которого откололась голова, в библиотеку ворвались Глеб Кузьмич Забродин и десантник в коричневой куртке шофера.

– Здесь где-то дверь… – еле переводя дыхание, сказал Забродин, – в бункер…

– Надо все вверх дном перевернуть. – Десантник сел на ящик с кирпичами, шумно и часто дыша. – Времени нет.

Оба прислушались – в замке Вайбер было тихо. В библиотеку вбежал младший лейтенант Семин, парень лет двадцати двух с совершенно еще юношеским лицом, светловолосый, веснушчатый, с пушком на щеках. Но в карих глазах было столько злобы, ненависти, что смотреть в них невозможно…

– Все, – выдохнул он. – Взяли.

– Что Мартин? – спросил Забродин, страшась ответа.

– Дышит. Но весь живот разворочен. Без сознания.

– Ничего не сказал?

– Сначала одно слово: «Дарья». А потом непонятно: труба канализационная, засада, Никита… – Семин по-детски шмыгнул носом. – Бред, товарищ старший лейтенант. Его Петр Будинов перевязывает, у него аптечка.

– Вот что, Семин… – И уже понимал Глеб Кузьмич, чувствовал: убили Мартина Сарканиса, проработавшего разведчиком в Германии двадцать семь лет. – Вот что… На-ка список и схему залов. – Он вынул из внутреннего кармана куртки плотный лист бумаги, свернутый пополам. – Только вряд ли все найдем. Они вон уже и картины, и коллекции поснимали. Основное – братина… Ты видел? Перед витриной ящики. Один заколоченный, другой, кажется, наполовину пустой. Вокруг это золото… – И вдруг Глеб Кузьмич сорвался на крик: – Будь оно проклято!.. Ладно… – тут же оборвал он себя. – Проверить, что в первом ящике, и уложить в оба весь сервиз. Вернее, то, что есть, и главное – саму братину. Она основа всего. Кстати! Что в этих ящиках? Надо бы вскрыть.

– Один момент, – заявил десантник в коричневой куртке совершенно геркулесовских размеров и, поднявшись с ящика, на котором сидел, одним рывком отодрал сразу две доски. – Кирпичи! – с удивлением воскликнул он. – И ватой обернуты.

– Понятно. Подменить хотел Никита… – Забродин шагнул к двери. – Значит, так… Сначала упаковка золотого сервиза и остальных вещей по списку, что удастся разыскать. Все грузить в машину. Потом… – Глеб Кузьмич вздохнул. – Всех наших убитых – тоже в машину. Это ты, младший лейтенант.

– Есть! – вытянулся Семен.

– А ты, Евдокимов, возьми еще одного-двух, и сосчитайте убитых немцев. Всего охраны двенадцать человек. Да шестеро приехавших. Надо обыскать замок, территорию…

– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!

– Исполняйте. И на все дела нам минут тридцать – сорок, не более.

Десантники вышли из библиотеки. Глеб Кузьмич Забродин опустился на ящик с кирпичами. Тайная библиотека в замке Вайбер, старинные фолианты с золочеными обрезами, бюст Гёте на полу с отколовшейся головой, в нише мраморный Гейне с пустыми глазницами. Где-то рядом Никита Толмачев… Может быть, сейчас смотрит на него из замаскированного укрытия (ведь где-то здесь вход в бункер, который строили смертники – пленные советские солдаты). Нет, Толмачев не ощущался рядом. Сейчас он спасает свою шкуру. Забродин тряхнул головой… Но наваждение не проходило. Наваждение, ирреальность… Он на юге Германии, средневековый замок, война, смерть, убитые… Мартин! Мартин… Глеб Кузьмич боялся увидеть его сейчас, потому что… Не было ответа. Странным образом встал перед глазами барак в зоне на Колыме в голубоватой дымке людского дыхания, и рядом с ним умирающий на нарах немец старик, деятель Коминтерна, попавший в советский лагерь в 1935 году. Он конвульсивно подтягивал к костлявому лицу в жесткой седой щетине замызганную полу бушлата и шептал с паузами: «Чушь… Все чушь… Только ты… Только ты… Герта… Герта…»

Глеб Кузьмич снова тряхнул головой. Убитые, кругом убитые: немцы, наши. Вокруг альпийская весна. Как дурманяще, кружа голову, пахло преображающейся землей, когда они спускались по ручью к шоссе! И неправдоподобно огромная луна скатывалась за холмистый горизонт, уступая место зыбкому свету мартовского утра. Золото… «Золотая братина», сотворенная уральскими мастерами в XVIII веке. Здесь, в немецком замке… Зачем? Зачем? Господи! Да что же такое жизнь человеческая?… «Дарья! – ослепило Забродина, разрушив полусон в непонятной, непостижимой ирреальности. – Ведь Мартин сказал: Дарья…»

Глеб Кузьмич уже шел через малый зал, где трое десантников во главе с младшим лейтенантом Семиным укладывали во второй ящик предметы золотого сервиза. Он перешагнул через мертвое тело бригаденфюрера Вайтера, так и лежащий в дверях: голова была повернута набок, на лице застыло выражение изумления и детской досады, и еще проступило в нем нечто сатанински-лукавое. И – или чудится? – серой тянет от трупа товарища Фарзуса. Забродин отвернулся, испытав чувство внезапного сожаления и жалости.